Арахно. В коконе смерти

— Вот. А теперь представь, что ты, как обычно, вцепился в стойку обеими руками, а подтянуться не получается. То вертолет качнет, то ботинок соскользнет, и еще эти лопасти сверху все давят, давят. А вертолет уже летит, метров пятнадцать — двадцать набрал, и вот ты думаешь про себя: «А, черт!» и смотришь вниз, себе под ноги, а там… — Он запнулся.

— Что?

— Небо, — выпалил Антон и тут же сник, как будто только что огласил собственный смертный приговор.

— В смысле?

— Перевернутое, — выдавил он из себя, точно поставил подпись под добровольным отказом от апелляции.

— А-а. — К удивлению Антона, его признание, кажется, ни в малой степени не смутило собеседника, который расслабленно откинулся на высокую спинку плетеного кресла и хрустнул пальцами. «Какие они у него большие и сильные», — не ко времени восхитился Антон. — У меня было такое однажды. Кажется, в Риме. Только там было не небо, а… озеро.

— Правда? — с надеждой, в которой страшно признаваться, спросил Антон, думая про себя: только бы не заплакать. Никто и никогда еще не понимал его настолько хорошо.

— Конечно! После этого меня три дня отпаивали «Кьянти» в гостиничном номере. А я закатывал глаза, смахивал со лба повязку с компрессом и говорил слабым голосом, — актер сверкнул белками, изображая умирающего, и простонал: — Уберите чаек! Пожалуйста, уберите ВСЕХ чаек! — Он снова заглянул в глаза Антона, глубоко, до самой души, и рассмеялся. — А, каково? ВСЕХ чаек!

— А я… А я… — Антон чувствовал себя слишком взволнованным, чтобы продолжать.

— Успокойтесь, друг мой, — актер потянулся через стол и легонько коснулся ладонью руки Антона. — В жизни каждого из нас порой случаются моменты, когда… О! Кстати, вот и официант!

К их столику неслышной походкой приблизился невысокий стройный брюнет в черных брюках, бабочке и жилетке поверх белой блузы. В правой руке он держал поднос с двумя тарелками, одна из которых была накрыта сверкающим колпаком из хромированной стали. Накрытое блюдо он с преувеличенным поклоном поставил перед Жан-Полем, затем стремительно обошел столик по кругу, встал за спиной Антона, и на крахмальной скатерти возникла широкая тарелка, в центре которой возвышалась жестяная банка со схематично изображенной буренкой на боку и острозубыми следами недавнего вскрытия. «Что ж они консервным ножом-то? — усмехнулся про себя Антон. — Надо было простым лезвием, широкой частью — и по стеночке, по стеночке, чтоб без зазубрин. А еще говорят: Франция!» Официант положил слева от тарелки гнутую алюминиевую вилку, тремя сохранившимися зубцами вниз, пожелал всем приятного аппетита и удалился. Жан-Поль приоткрыл колпак на чуть-чуть со своей стороны, так что отраженный солнечный лучик брызнул прямо в глаза Антону, подвигал большим носом над облачком ароматного пара и снова накрыл блюдо.

— М-м-м-м. Пусть еще немного подождут. — Он пошевелил пухлыми губами и с интересом взглянул на тарелку Антона.

— Угощайся, — осторожно предложил тот. Предложение прозвучало невнятно: кажется, его слюнные железы по-стахановски решили выработать месячную норму за пару минут.

— Это ведь последняя банка? — уточнил Бельмондо, с сомнением разглядывая кусочки волокнистого мяса, залитые белым застывшим жиром. — Тогда я не буду. Кажется, это что-то вроде трюфеля, а я, знаешь ли, недолюбливаю сумчатые грибы.

Антон, засунувший вилку в рот чуть ли не на всю длину, посмотрел на друга с немой благодарностью. Ему редко доводилось встречать подобное великодушие.

По вымытым до блеска камням тротуара застучали каблучки — совсем рядом. Обладательнице высоких шпилек и как будто прилагавшихся к ним черных туфелек и стройных ножек, пришлось сделать шаг в сторону, чтобы не налететь сначала на кресло, в котором вольготно раскинулся Бельмондо, а потом на подозрительно коротконогий табурет, на котором, ссутулясь над тушенкой, сидел Антон. Когда каблучки процокали мимо, он на миг окунулся в запах цветущих яблонь и почувствовал щекой мимолетное прикосновение прохладной гладкой ткани.

— Женщины! — прокомментировал актер, провожая взглядом черные туфельки под развевающимся красным шелком, и поцокал языком в такт удаляющимся каблучкам. — От них одни проблемы. Женщины… — Он перевел на Антона взгляд, сразу ставший печальным и каким-то беспомощным. — Скажи, ты все еще тоскуешь по своей? Как ее?.. — Нетерпеливо щелкнул пальцами.

— А-а, — с набитым ртом напомнил Антон.

— Точно! Аля, — произнес Жан-Поль, сделав ударение на второй слог. — Зря! Мне кажется, ты ничего не должен ей. Подумай! Ты оставил ей три банки вот этого… — Толстый указательный палец сделал пару оборотов над полупустой консервной банкой

— Тушенка, — подсказал Антон.

— Тушенка, — повторил француз. — Тушенка, — и засмеялся. В его исполнении слово звучало скорее как «душенька». — Да, — он снова стал серьезен. — Ты оставил ей Три Банки Тушенки, — выделяя интонацией последние три слова, он одновременно растопыривал пальцы. — А с собой взял всего одну. Все так? — глубокие морщины избороздили мужественный лоб.

Антон молча жевал, не зная, какой реакции от него ожидают.