Арахно. В коконе смерти

Борис тяжело уронил локти на стол, спрятал лицо в ладонях (Толик краем сознания отметил, что административная работа не идет товарищу на пользу) и заговорил сухо и негромко:

— Первое. Давай сразу отделим рыбу от мяса. Твою повесть отклонил Щукин, это так. Но роман Степана принимал я. Тебя я читать не стал, чтобы избежать обвинений в предвзятости. Вернее, прочел потом, но мое мнение ни на что уже не влияло. Теперь второе. Ответь, пожалуйста, только спокойно. Что такое ты и что такое Степан?

— Степан — это имя! — обиженно выкрикнул Толик, интонацией заменяя пропущенное «всего лишь».

— Вот именно! И еще какое! — согласился Борис, проигнорировав иронический подтекст. — Кроме того, пока мы с тобой творим, он пишет. Пишет как пашет. Лев Толстой в свое время так не пахал! Как говорится, старый граф борозды не что, поручик?

Правый глаз Бориса выглянул из-за сложенных лодочкой ладоней и неуверенно подмигнул. «Забудем мелкие обиды! — призывал его взгляд. — Мы же друзья!» Однако внешняя игривость не сняла напряжения, Анатолий — кажется, впервые за время знакомства — оставил Борину реплику безответной, и Оболенский закончил сам:

— Не портит… — он задумчиво поводил указательными пальцами вдоль переносицы. — К тому же, как ты знаешь, роман в издательском плане гораздо привлекательнее, чем повесть. Особенно, если и в повести, и в романе речь идет, как ты сам заметил, почти об одном и том же.

— Почти? Почти?! — Толик почувствовал, что у него вот-вот затрясутся губы, и нервно провел по ним рукой. Ему не нравился этот разговор, еще до начала — не нравился и менторский тон Бориса, и собственная позиция обиженного истерика. Но молчать и медленно копить в себе раздражение и злость он не мог и не хотел. Только не по отношению к Боре!

Он схватил со стола книжку, поднес к лицу, придерживая края обложки двумя пальцами, как будто опасался, что ее страницы в любой момент могут вспыхнуть, и прочел вслух как бы издевающимся тоном, хотя ничего, соответствующего тону, в самом тексте, на первый взгляд, не содержалось:

« — Ты был птицей на Эоле, головоногим моллюском на Шалганэ, амфибией на Пирсе-28, — молвил Реинкарнатор, и ветер, постоянно дующий в лицо, его верный спутник, взвивал над головой старика пепельные пряди. — Ты был безрукой гетерой на Планете Слепцов, разумным квазаром на задворках Галактики и сошедшим с ума ИскИном…

— Я помню, Учитель, — ответствовал Костик.

— Ты тонул в морской пене, утратив надежду снова увидеть землю, погибал от клешней оголодавших собратьев, издыхал от обезвоживания посреди раскаленной пустыни. Фанатичные скопцы делали из тебя мраморную статую, гравитационный коллапс превращал в сверхновую, а компьютерный вирус избавлял от памяти…

— Я… — начал было Костик, но прикусил язык и весь съежился под недовольным взглядом наставника.

— Так почему же ты понял предназначение человека только здесь, на Арахне?

Костик задумчиво опустил глаза, изнемогая от нестерпимого желания почесать в затылке и осознания того, насколько это элементарное действие не соответствует важности момента.

— Душа? — робко предположил он после длительного раздумья. Затем поднял глаза на Учителя и уже увереннее спросил: — Может быть, все дело в душе?

Гранитная глыба лица Реинкарнатора дрогнула, хронически обветренные губы сложились в улыбку…»

Толик прервал чтение. К этому моменту его собственное лицо окончательно превратилось в застывшую маску сарказма: искривленные в гротескной ухмылке губы, сморщенный нос над раздутыми ноздрями, влезшая на середину лба бровь. Книжка с новой силой ударилась о столешницу. «Эта книга заставит вас задуматься? — интересовалась четвертая страница обложки. — ДА!»

«Задуматься!» — с отчаяньем повторил Толик. Еще немного — и она заставит его расплакаться! Господи!..