Аракчеевский подкидыш

— Что ж такое? Случилось что новое, не хорошее? Государь разгневался?

— Государю на меня гневаться не за что, Настенька, — отозвался граф, ухмыляясь самодовольно.

Так как это уменьшительное имя женщины появлялось на языке Аракчеева крайне редко, а обыкновенно он называл ее именем и отчеством, то женщина сразу успокоилась. Нечто новое и важное, если и будет, то касается не до нее.

L

Новость, привезенная графом в Гру́зино, касалась Шумского. Граф сначала кратко рассказал своей сожительнице о шутовской карете, из-за которой было столько шуму в городе, что толки дошли даже до государя. Когда у графа был доклад об окраске казенных зданий в три колера, то государь приказал только повременить, а покуда окрасить лишь заборы и столбы казенных зданий.

Затем Аракчеев стал подробно рассказывать о поединке Шумского с фон Энзе.

Настасья Федоровна пытливо слушала рассказ, не перебивая, так как граф этого не любил, и с замиранием сердца ждала конца, ждала доброй вести. Авось Шумский, если не убит, то по крайней мере ранен! Но когда граф передал все и кончил, то женщина вздохнула и подумала про себя:

«Леший! И пуля-то его не берет! Видно, в наказание Божеское послан».

Но затем граф после паузы выговорил:

— Ну, а теперь, Настенька, лежит наш Михаил в постели с простреленной грудью.

— Каким образом?.. — встрепенулась, всплеснула руками и вскочила с места Минкина.

— Сам себя хватил!..

Настасья Федоровна оторопела и уже хотела сказать: «Быть не может!», но сдержалась.

Граф таких восклицаний на его слова не любил. Когда и не верилось кому, то все делали вид, что верят.

— Сам в себя стрелял? — произнесла она, изумляясь.

— Да. Сам в себя.

— Без всякой причины? Со зла или с чего особого?

— Верно отгадала, Настенька. Причина была — злоба!.. Причиною — граф Алексей Андреевич.

И он показал пальцем себе на грудь.

— Вы изволили ему приказать? — не сообразила женщина.

— Что ты, голубушка! Если б я и приказал, так разве он такое приказание исполнит. А я ему, не воздержавшись, кой за что сразу заплатил… И немногим заплатил… мелочью!.. Мелкой монетой на водку дал… Да, видишь ли, гордость и самомнение в нем, как два зверя сидят. Он и этой мелочи не снес, приехал домой и хватил в себя.

— Простите… Побили вы его, что ли?..

— И того меньше, Настенька!

— За вихор оттаскали?..

— И того меньше.

— Ну, за ухо?..

— И того меньше! — уже рассмеялся Аракчеев.

Настасья Федоровна сочла нужным улыбнуться тоже, но развела руками.

— Я его обругал за все его злодейства на себя и на тебя, пообещался стереть с лица земли. И сотру! — вдруг глухо прибавил Аракчеев. — Но не это заставило его покуситься на самоубийство, а гордость его. Обидно ему показалось то, что я сделал…

— А что собственно? Вы ведь не изволили сказать.

— Я ему плюнул в лицо…

— Так от этого? Полноте. Что вы! От этого? Да полноте. Это он врет… Кто же из-за этого будет себя убивать! Врет он…

— Врать он не мог, Настасья Федоровна, — выговорил Аракчеев другим голосом. — Я его не видал и видеть не желаю. И никому он ни словом не обмолвился. Но я-то знаю, что этому гордецу и моего плевка было невмоготу перенести. В нем столько самовозвеличения, что будь оно правильно им понимаемо и чувствуемо, то на многие бы его большие дела, годные для государства, подвигнуло. Не сумели мы его воспитать, или же таков он уродился. Или уж прямо рассудить, просто — из холопской крови ничего не поделаешь! Был он хам родом, хамом и остался.

Настасья Федоровна, смотревшая все время в лицо графу, опустила глаза при последних словах.

— Обещались вы простить и не поминать про это, — вымолвила она чуть слышно.

— Простить я простил, сама знаешь, Настенька, и не поминать обещался укором или упреком. Я теперь поминаю ради пояснения. Впрочем, мы это одни да Авдотья еще только и знаем… Я ему в Петербурге сызнова подтвердил, что он лжет и привередничает, что он наш сын. Да и поединок его в Петербурге так поняли, что он заступился за вашу честь и убил офицера, который его прославил подкидышем. Мы с вами, стало, одни знаем, что он мужицкой крови приемыш. Да не в упрек будь вам сказано, в лихой час разыграли вы все это представление. Не будь у нас этого мерзавца Мишки на плечах, жилось бы нам много спокойнее и счастливее. Ну, да вот скоро… подкидыша этого я…

— Ну, вот вы и попрекнули, — перебила тихо Настасья Федоровна.

— Ну, прости, последний раз! Да и не придется… Я с ним решил покончить. Вот это нас и успокоит.

Настасья Федоровна хотела задать вопрос, но не решилась и только поглядела Аракчееву в лицо. Он догадался, что она спрашивает.

— Каким образом покончу я с ним, желаете знать? А очень просто! Доложу государю, и государь снимет с него звание флигель-адъютанта. А там из офицерского звания переведу его в совсем иное. Вместо мундира наденет он у меня рясу и поступит в послушание в какой-нибудь дальний монастырь.

Настасья Федоровна вытаращила глаза и молчала.

— Удивительно кажет?

— Да-с…

— Почему же?

— Этим мы от него не избавимся. Он и в монастыре будет соблазн всякий заводить.