Аракчеевский подкидыш

— Ну, вот! — с грустной улыбкой произнесла девушка, поцеловала руку отца, поднялась и, отойдя к зеркалу, стала поправлять прическу.

Но ее собственное лицо с каким-то незнакомым ей самой выражением во взгляде, с какой-то новой странной полуулыбкой на губах вдруг поразило ее. Она будто испугалась самой себя и быстро отошла от зеркала.

Нейдшильд, тяжело поднявшись, молча вышел и, придя к себе в кабинет, не зажигая свечей, сел в кресло и произнес шепотом:

— Надо уехать! Увезти ее подальше, надолго… А если она не захочет, то надо…

Он запнулся и мысленно добавил:

— Но ведь это будет счастье на один месяц, на полгода… Ужасно!..

XLIV

Тотчас же после ухода барона явился лакей и доложил барышне о приходе Пашуты. Легкий румянец вспыхнул на щеках Евы. Вместо того, чтобы велеть позвать девушку, которую она уже видела в этот день, Ева быстро двинулась сама. Пройдя в прихожую и увидя Пашуту, она взяла ее за руки и потянула за собой, ни слова не вымолвив.

Усевшись на кушетке и усадив Пашуту, как часто бывало прежде, на скамейке у себя в ногах, Ева выговорила тихо:

— Говори все!.. Что-нибудь новое есть?.. Все говори, что знаешь… Ты видела его теперь? После поединка?..

— Да-с. После…

— Что он говорит? Как себя чувствует? Он не был в опасности?..

— На нем рукав сорочки разорвала пуля.

Ева схватила Пашуту за руку и вдруг замерла, потом вздохнула, покачала головой и потупилась.

Пашута говорила что-то, но она не слушала.

— Как же это понять? — произнесла вдруг Ева. — Когда мне сказали: фон Энзе убит, со мной этого не было. А теперь, узнав только про рукав… Бог знает что… Ну, говори, что он? Рад, доволен, что избавился от фон Энзе… Радуется и смеется со своими секундантами, с приятелями?..

— Нет, барышня. Как можно! Он не такой, как все… Ведь он чудной! Дверь была долго растворена к нему в спальню, и я все до единого слова слышала.

— Что же?

— Он говорил, так ему скверно, что не знает, что лучше: убить ли или быть убитым. Говорил, что уж лучше бы фон Энзе его убил, легче бы стало. А они все над ним смеялись… Он сказал, что и говорить об этом не станет и поминать не хочет. Уж очень тяжело.

— Да, это так… Это он! — тихо произнесла Ева. — Я так и думала. Это он! И про этого человека говорят, что он дурной, порочный… И сам он считает себя порочным. И ты ведь считаешь его извергом и злодеем.

— Да, барышня, считала! А теперь и у меня ум за разум зашел. Теперь я и сама не знаю, какой он человек. Должно быть, он, барышня, знаете что?.. — вдруг произнесла Пашута.

— Что?..

— Колдун он.

— Да, правда твоя, Пашута, — улыбнулась Ева, — именно колдун!

— Вот что, милая моя барышня, — заговорила Пашута, опуская глаза. — Я ведь к вам не сама пришла, меня послал Михаил Андреевич.

Ева схватила девушку за руку и сжала ее. Она не вымолвила ни слова, но глаза ее ясно сказали:

«Говори скорей!»

Пашута рассказала подробно свой разговор с Шумским и передала то положение, в котором он находится благодаря своей последней шутке с каретой. Она объяснила Еве, что Шумский настолько верил в свою неминуемую смерть, что не побоялся дерзкой выходкой нанести страшное оскорбление Аракчееву. Но вышло все иначе. Он остался невредим. Карета расписная наделала много шуму в Петербурге. А он ждет отместки от графа. Все сводится к тому, признается ли он графу или будет отрицать. А все это: погибель его или спасение, зависит от нее — Евы. Если у него будет надежда, что прежнее возвратимо, то он выгородит себя и не сознается Аракчееву.

— Все зависит от вас, барышня, — кончила Пашута.

— Что же я могу сделать? Скажи ему, чтобы он надеялся, что все еще устроится.

— Этого мало. Он хочет видеть вас, говорить с вами или у вас, или…

Пашута запнулась и опустила глаза.

— Или у нас, или где? — произнесла Ева.

— Понятно там…

— Где там?..

— У нас, — вымолвила Пашута тихо.

Наступила пауза. И, наконец, Ева произнесла тихо:

— У него?

Пашута не ответила.

Наступило молчание и длилось долго.

Пашута, державшая руку Евы в своих обеих руках, вдруг почувствовала, что маленькая ручка вздрагивает все сильнее, она подняла глаза на свою дорогую барышню и увидала, что Ева плачет.

— Что вы, барышня? Вы оскорбились и на меня. Я передаю чужое… Это не я… — взволнованно заговорила Пашута.

— Скажи ему, — заговорила Ева, но голос ее прерывался от слез и спазмы в горле. — Принять его в доме отца я не могу без его позволения. Здесь все его. Это значит нарушить его права. Стало быть, можно видеться только там… у вас. Скажи, что это может быть. Не скоро, но будет. Понимаешь? Я чувствую, что это будет. Но затем, после, тотчас же все кончится благополучно или мне останется только самоубийство.

— Ах, что вы! — воскликнула Пашута.