Аракчеевский подкидыш

— Я опасаюсь, что барон примет все не так, по-своему… Он очень горд… Хотя ваше положение и много выше его, но ведь это дело частное. В качестве стороны жениха вам поневоле подобало бы отправиться к барону, а не его вызывать.

Аракчеев поднял глаза на молодого человека и улыбнулся.

— Это только ты такую ахинею можешь в голову забрать! Стало быть, если государь император будет женить кого-либо из своих на какой-нибудь германской принцессе, то поедет тоже толкаться по мелким герцогским дворам! Если бы я был такая же чумичка, как твой чухонский барон, то может быть, по светским приличиям поехал бы первый к нему. Но так как я граф Аракчеев, то для него великая честь, если я буду твоим сватом… Ступай и будь здесь завтра утром!

Шумский вышел и полетел домой, обрадованный одним и озабоченный другим. Он рад был, что граф не знает ни слова о его поединке, так как не заговорил с ним об этом. С другой стороны, он был озабочен тем способом, которым Аракчеев хотел объясняться с бароном. Гордый аристократ мог легко обидеться и таким образом помощь Аракчеева усугубит только положение.

Вернувшись домой, Шумский нашел приятелей, нетерпеливо дожидавшихся его. Объяснившись, они решили вместе, что надо выждать и тотчас же дать знать обо всем Бессонову и фон Энзе. Ханенко тотчас же вызвался ехать к Мартенсу с заявлением, что надо отложить поединок дня на два, а Квашнин отправился к Бессонову.

Гусар встретил его словами:

— Все пропало! Граф прискакал! Но как же он мог узнать, сидя в своей вотчине, то, что мы решили за последние сутки.

— Успокойтесь! — отозвался Квашнин. — Он приехал совсем по другому делу и ничего не знает, но поединок надо отложить.

— Ну все равно ничего не будет! — отозвался Бессонов. — Коли не знает, то он здесь в Питере узнает! Весь город уже болтает о том, что в моем доме будет кукушка.

Квашнин пожал плечами, как бы говоря, что ничего поделать нельзя.

— А как было я все хорошо приготовил! — жалостливо прибавил Бессонов. — Пожалуйте, сами поглядите!

И он повлек Квашнина, отворил дверь, ввел его в залу и затворил за собой дверь. Они очутились в полной тьме. Зала была очищена от всех предметов, ставни закрыты и в горнице не было видно ни зги.

— Все до былинки вынесено и вытащено, — произнес Бессонов самодовольно и стал хвастать своей распорядительностью.

Квашнин осмотрел залу еще раз при свечах и затем постарался отделаться от хозяина, чтобы ехать к другу.

Он нашел Шумского в нервно веселом расположении духа и шутовствующего со Шваньским.

— Вот, рассуди нас, Петр Сергеевич. Будь свидетелем, — сказал он. — Я хочу доказать Ивану Андреевичу, что он меня любит только на словах. Попрошу его справить мне одно только дело и он, гляди, тотчас на попятный!

— Извольте приказать! Увидите! — повторял Шваньский серьезно, обиженным голосом.

— Верно тебе сказываю. Важнеющее для меня дело, а самое пустое. А попроси вот я тебя, откажешься!

— Прикажите! Увидите! — повторял тот.

— Сделал бы ты это мне, — горячо заговорил Шумский, — я бы тебе сейчас ровнехонько тысячу рублей в подарок отсчитал. А любить бы стал, вот как! Как бы родного! Да знаю, не сделаешь этого, потому что у тебя все одни слова, а привязанности ко мне ни на грош нет.

— Да ну? Говори… Что такое? — вступился Квашнин.

— Грех так рассуждать! — воскликнул Шваньский. — Говорю: прикажите и все для вас сделаю.

— Без исключения?

— Без исключения! Без всякого! На край света пойду! Ну просто вот скажу: на смерть пойду!

— Зачем на смерть? Жив останешься. Так говорить? А? Петя? Говорить ему, что ли? Об чем мы с тобой вчера решили, чтобы Ивана Андреевича мне просить.

— Вестимо: говори, — произнес Квашнин, недоумевая и не понимая подмигиванья Шумского.

— Убей ты фон Энзе, — выговорил Шумский, совершенно серьезно обращаясь к Шваньскому и даже сдвинув брови для пущего эффекта.

— Как тоись!?.. — оторопел этот.

— Как хочешь! Ножом, обухом, но из пистолета, я думаю, будет много ловчее и проще.

— Шутите только, Михаил Андреевич…

— Что же?

— Я полагал, вы не ради шутки, а вы знай себе балуетесь.

— Нет, Иван Андреевич, — вступился Квашнин серьезно. — Мы об этом вчера рассуждали.

— А! Вот что? «Балуетесь!» То-то, голубчик! — воскликнул Шумский укоризненно. — Все вы так завсегда. Ты вот на смерть собирался, а теперь и под суд боишься идти; а знаешь ведь, что и граф тебя в обиду не даст. Знаешь, что после такого дела более или менее невредим останешься, а не хочешь одолжить.

— Помилуйте, Михаил Андреевич! — с чувством выговорил Шваньский, поверив комедии. — Как же можно человека на этакое дело посылать?.. Что другое, я готов. А этакое?.. Помилуйте! Да я и не сумею.

— Нечего и уметь. Взял да и убил.

— Как можно-с. Это самое то-ис мудреное из всего. Да при том и грех великий.

— Ну так и не говори, что меня обожаешь!

— Бог с вами. Я думал, вы что подходящее желаете мне препоручить.

— Ну и убирайся. Нечего и толковать. Иуда ты!

Шваньский вышел, совершенно не зная в шутку или всерьез принимать весь разговор.

Друзья, оставшись одни, рассмеялись.