Апшерон

Начальники и инженеры, сидя в такую погоду у себя в кабинетах, тревожатся обычно больше бурильщиков. Разумеется, их прежде всего интересует работа. Спросят они о том или нет, сразу зададут вопрос - приостановлена ли работа, или нет, Лятифа знала, что все вопросы в конце концов сводятся к этому. Но для чего лежал перед ней чистый листок бумаги? С утра Лятифа по крайней мере раз пять принималась за него и каждый раз вкладывала обратно в книгу. Ей хотелось написать письмо Таиру. Но, оказывается, не так-то просто излить на бумаге то, что осталось невысказанным при встрече. А может быть, ей мешала буря? Но так могли думать только те, кто не был знаком с маленьким коллективом буровой. Лятифа же, как и все давно работавшие здесь рабочие, в такие дни становилась еще спокойнее, еще хладнокровнее. Здесь всех волновало только одно - выполнение взятого на себя обязательства: через пять дней скважина должна быть закончена бурением и сдана в эксплуатацию! Вон тот же самый Джамиль, который винит Таира во всех смертных грехах, считает его в душе вероломным, предполагает, что тот использовал свой чарующий голос, чтобы завладеть сердцем неопытной девушки, сожалеет о том, что до него не открыл Лятифе свою душу, не признался ей в любви, - этот самый Джамиль в конце концов говорит: "Остается всего пять дней!" - и настойчиво отгоняет прочь посторонние мысли. Всех тревожила одна мысль: "Осталось всего пять дней!". Лятифа, уже мысленно начинавшая свое письмо по крайней мере в десяти вариантах, но так и не написавшая ни одного слова, задавала себе вопрос: "Не лучше ли написать после сдачи скважины? Ведь осталось всего-то пять дней!.."

Да вот и сам Васильев, дымя цыгаркой, задумчиво говорит:

- Скоро конец, дочка. Еще пять дней!.. Молодцы, ребята! Я уверен в них. Но знаешь, чего нам нехватает?

- Чего? - спросила девушка, не догадываясь, чего именно нехватает на буровой.

- Не хочу говорить о том, что было во время войны, но ее последствия все еще дают себя знать. У нас нет здесь запаса продуктов.

- Ничего, Сергей Тимофеевич, - продукты теперь есть, их привезут.

Васильев знал, что продукты есть, но как их доставить на буровую в такую погоду?

- Привезут, говоришь? - задумчиво переспросил он.

- А как же? Не оставят же нас голодными?

- Так-то оно так, только никто из наших ребят не согласится, чтобы из-за продуктов кто-нибудь утонул. Я первый не соглашусь... - Васильев указал на стоявшую в углу рацию. - Как она? В порядке?

"Значит, пришел проверить", - мигом сообразила. Лятифа и тут же ответила:

- Я уже проверяла незадолго до вашего прихода... В порядке. Если оборвется телефонная связь, сейчас же перейду на рацию.

- Правильно! Ты у нас молодчина!

Они замолчали. Слышны были только тяжелые всплески волн, бивших в железные сваи вышки, да свист ветра. Васильев тихо сказал, словно разговаривая с самим собой:

- А Рамазан Искандерович так и не позвонил...

2

В это время старый мастер говорил по телефону с Аслановым. Паша и Наиля были дома. Старушка Ниса суетилась на кухне: что-то готовила к завтраку. Она все еще с тоской думала об Ахмеде, но не могла нарадоваться, что Паша дома, что теперь почти вся семья в сборе. Глубоко затаенное горе перемешалось с радостью.

- Кто это звонит, отец?

Старик, ухватившийся обеими руками за трубку, не слышал вопроса сына.

Предложение Асланова было странным, а решение Рамазана - окончательным и бесповоротным. Секретарь горкома звал его работать в музее товарища Сталина и предлагал часа два в день отдавать беседе с юными посетителями, делясь с ними своими воспоминаниями.

- Хватит тебе работать, ты уже устал, пора оставить буровую, - говорил Асланов.

- Нет! - стоял на своем Рамазан. - Я готов беседовать, где и когда угодно, только не разлучайте меня с буровой, если не хотите, чтобы я скоро умер. Справлюсь и с тем, и с другим.

Упорство старика нравилось секретарю горкома. Он, наконец, согласился с мастером и повесил трубку. Сейчас же снова раздался звонок и не успев вернуться на место, Рамазан снова поднял трубку:

- Да, да, это я, дочка... Ничего, здоров. Скажи Васильеву, что сейчас подъеду... Я уже хотел одеваться...

- Куда ты опять, старый, собрался? - спросила стоявшая в дверях Ниса. Мир, что ли, рухнет, если ты не поедешь? - Старушка обратилась к сыну: Хоть бы ты, сынок, образумил его. Другие умнеют с годами, а у него - все дурь в голове... Кто в такую бурю выходит в море?

Паша не сказал ни слова. Он знал, что все уговоры будут напрасными.

- Что это у тебя там шипит на сковородке? Подавай скорее сюда! - сказал Рамазан жене и сел напротив сына. - А где наша вторая невестка?

- Она на уроках. Много ты радости ей доставишь, если придет. - И Ниса буркнула себе под нос: - Будто кроме него некому и бурить!

Паша и Наиля, улыбнувшись, переглянулись.

- Так кто же это с тобой говорил, отец?

- Товарищ Асланов.

- Что он сказал?

- Говорит: "Садись в музей, и пусть ребята любуются на тебя..." Не знаю, что он нашел такого во мне.

Раньше очень хотел сделать меня большим человеком, я не согласился. Сказал, что я и так живу, как падишах.

- А он что?