Апокалипсис Томаса

Я смог услышать лишь несколько слов, но интонации подсказывали, что все трое о чем-то спорили. Я представил себе, что Семпитерно предлагает пропустить меня через дробилку для щепы, Шилшом хочет поджарить меня с луком и морковкой, прежде чем передать в знак вечной дружбы тем красноглазым животным, что бродили по Роузленду, но Волфлоу не соглашается ни на первое, ни на второе, потому что по-прежнему зачарован Аннамарией по причинам, которые даже сам не может объяснить.

Несмотря на искушение подслушать под дверью продолжение разговора, благоразумие и психический магнетизм заставили меня отвернуться от голосов. Я двинулся по южному коридору, в первой половине которого двери встречались мне по правую руку. Не сходя с ковровой дорожки, продвигаясь бесшумно, я радовался тому, что сила, которая направляла мои ноги, никогда не заставляла их пуститься в пляс.

Перед тем как южное крыло встретилось с южным концом восточного крыла, меня потянуло к двери по правую руку. Я взялся за дверную ручку, прислушался, но за дверью не раздавалось ни звука.

Войдя, оказался в гостиной, которая примыкала к спальне. На стуле с деревянной спинкой сидел мальчик с широко раскрытыми, белыми глазами, похоже, ослепленный толстыми катарактами.

Глава 15

Ребенок никоим образом на меня не отреагировал, поэтому я тихонько закрыл дверь в коридор и прошел в комнату.

Его руки лежали на коленях, ладонями вверх. Губы чуть разошлись. Недвижный, молчаливый, он то ли умер, то ли впал в кому.

Гостиная и спальня, которую я видел через открытую дверь, совершенно не соответствовали ни вкусам, ни потребностям мальчика восьми или девяти лет. Лепные медальоны на потолке топорщились стрелами, на стенах висели гобелены с изображениями охоты на оленей, мебель, несомненно, сработали в Англии, правда, период я определить не мог, на столах и тумбочках стояли многочисленные бронзовые статуэтки охотничьих собак, на полу лежал золотисто-красно-коричневый персидский ковер. В таких апартаментах пристало жить мужчине, который не один десяток лет отдавал свободное время охоте, но не столь юному мальчику.

Окна закрывали портьеры, освещали гостиную настольная лампа у дивана и торшер у кресла, с шелковыми, в складках, абажурами. Углы прятались в тенях, но я не сомневался, что в комнате, кроме мальчика, никого нет.

Я подошел к нему. Он по-прежнему не реагировал на мое появление, и какое-то время я постоял, глядя на него, гадая о его состоянии.

Эти ужасные белые глаза говорили о том, что катаракты полностью скрывали и радужные оболочки, и зрачки, то есть мальчик ничего не видел.

Хотя я не слышал вдохов и выдохов, грудь у него чуть поднималась и опускалась: он дышал, пусть медленно и неглубоко.

Если не считать этих жутких глаз, выглядел он очень даже ничего: чистая белая кожа, правильные черты лица, говорившие о том, что с годами он вырастет в красавца, густые черные волосы. Для своего возраста ему, возможно, не хватало росточка; а может, стул зрительно уменьшал его рост: ноги не доставали до пола.

Я подумал, что лицом он немного похож на призрачную наездницу, но утверждать бы не стал.

«…смертельная угроза нависла над кем-то еще, и этот кто-то отчаянно нуждается в твоей помощи…».

Я понял, что нашел человека, о котором говорила Аннамария. Но не знал, ни какая ему грозит опасность, ни что я могу для него сделать.

Его левая рука, лежащая ладонью вверх на колене, дернулась, каблук левой туфли дважды ударился о стул, словно доктор стукнул молоточком по коленной чашечке, проверяя рефлексы.

— Ты меня слышишь? — спросил я.

Он не ответил, и я присел на скамеечку перед стулом. Понаблюдав за ним какое-то время, протянул руку к правому запястью мальчика, чтобы послушать пульс.

Хотя он не двигался и дышал спокойно, сердце мчалось: сто десять ударов в минуту. Но равномерных, не чувствовалось, что он чем-то взволнован или встревожен.

Кожа на ощупь была такой холодной, что я зажал его правую руку в своих.

Поначалу он не отреагировал, но неожиданно его пальцы шевельнулись и крепко сжали мои. Легкий вздох сорвался с губ, по телу пробежала дрожь.

Как выяснилось, никаких катаракт и не было. Просто глаза закатились очень уж далеко. Я и представить себе не мог, что такое возможно. Появились радужки, рыжевато-карие и чистые.

Первые мгновения он смотрел словно сквозь меня, на что-то находящееся за пределами комнаты. Потом сфокусировал взгляд на мне, и удивления в его взгляде я не заметил. Он смотрел на меня с таким видом, будто мы давно знали друг друга, а может, так, словно, при всей молодости и неопытности мальчика, в этом мире его ничего удивить не могло.

Пальцы мальчика разжались, он отдернул руку. Его морозно-белая кожа чуть порозовела, будто в отблесках огня, но ближайший камин стоял темным и холодным.

— С тобой все в порядке? — спросил я.

Он несколько раз моргнул и оглядел комнату, словно напоминая себе, где находится.

— Меня зовут Одд Томас. Я живу в гостевом домике.