Апокалипсис: Пролог

– Я, – нехотя разлепил губы отшельник и подивился незнакомому голосу. – Я. – Язык едва повиновался ему. – А тебя я что-то не припомню.

– Брат Иоанн я. Не помнишь? Ну, это же я тебя в затвор отводил. Неужели не помнишь?

– Не помню.

– А я вот тебя запомнил. Ты тогда малец ещё был.

– А сейчас кто – юноша?… муж?

– Юноша.

– А который год?

– 1917-ый.

– Выходит, я был в затворе…

– Десять лет. Почти. Но как же ты вышел?

– Время пришло.

– А я тебе просфоры несу и воду.

– В обители поем.

– То-то братия удивятся… Не холодно тебе, босиком-то?

– Ничего. Всё хорошо.

– Да и ряса износилась и мала тебе стала.

– Ничего.

В монастыре появление Ильи вызвало переполох. Сильно постаревший отец Антоний старался навести его на разговор о том, почему покинул затвор, но Илья отмалчивался. Когда монахи наперебой стали было рассказывать ему мирские новости, он досадливо прервал их – «знаю, всё знаю…». Вкусив в трапезной монастырской еды – хлеба да каши, он привёл себя в порядок: сбрил бороду, с удивлением разглядывая в зеркале своё лицо, показавшееся ему незнакомым: в его памяти сохранился образ мальчика, с тёмными волосами, большими чёрными, как смородины, глазами, с несколько лихорадочным взглядом исподлобья, с пухлыми щеками, тонкими, плотно сжатыми губами… Бледное такое лицо, шея тонкая беззащитная… А сейчас на него смотрел совсем другой человек – юноша с длинными, почти чёрными волосами, высоким лбом, впалыми щеками, плотно сжатые губы превратились в щель. Но отдалённое сходство этого сурового юноши с тем сосредоточенным мальчиком, безусловно, было. Илья долго всматривался в своё отражение, стараясь привыкнуть к нему. Да, сходство есть. Только выражение лица стало более отстранённым, а взгляд – отрешённым, словно прозревающим другие миры…

Илья сходил в баню, облачился в рясу, более подходящую ему по размеру. Настоятель выделил ему келью, где Илья тотчас же, зажёгши свечу, опустился на колени перед образами и молился до самой вечерней службы, во время которой исповедался. Затем вновь уединился и вновь молился, провалившись в сон глубоко за полночь. В пять утра вместе с другими монахами проследовал на заутреню, где причастился. После службы попросил отца Антония, чтобы тот его принял. Настоятель ожидал его в своём кабинете.

– Проходи, Илюша.

Илья подошёл к нему, опустился на колени, прижался губами и лбом к руке отца Антония.

– Вот ты и вырос… Помню тебя ребёнком. А сейчас ты совсем взрослый. Честно говоря… теперь уже могу тебе сказать – боялся я за тебя. Сердце кровью обливалось. Куда, думаю, мальца сослал… На погибель сослал. Бывало, ночами не спал, думал – я вот тут валяюсь, на постели, в тепле, а дитё малое, одинокое, где-то на земляном полу, в темноте, в холоде…

– Мне было хорошо, батюшка. Напрасно вы беспокоились. Однако я пришёл, чтобы попросить вашего благословения… Я решил покинуть обитель.

– Покинуть? – настоятель недоумённо воззрился на юношу. – То есть как – покинуть? Ты хочешь перейти в другой монастырь? Не понимаю…

– Нет. Так, постранствовать хочу.

– Паломничество?

– Н-нет… Просто постранствовать.

– Хм…

– Благословите, отец Антоний, – почтительно, но твёрдо и настойчиво повторил Илья и опустился перед настоятелем на колени.

– Ну, что ж, – смущённо сказал отец Антоний. – Надеюсь, ты понимаешь, чего хочешь. Благословляю, сын мой. И помни – здесь тебя всегда ждут.

Настоятель перекрестил послушника. Илья поцеловал благословляющую руку и поднялся с колен.

– Когда в путь собираешься?

– Завтра после обедни.

– А куда – не знаешь ещё?

– В Петербург.

– Ныне это Петроград… Война…

– Знаю, батюшка, всё знаю.

– Хм… Путь не близкий. Питаться-то в пути чем будешь? С собой-то, конечно, пропитание дадим…

– Ничего, прокормлюсь. Люди добрые пропитают.

– Так-то оно так… На людей надейся, да только…

– На Бога надеяться надо, а не на людей, – мягко возразил Илья.

– Это конечно, да только боюсь я за тебя, сын мой. Ты же жизни не знаешь. Обманут тебя, обидят лихие люди.

– Если так Богу будет угодно, то пусть, – возразил Илья и, увидев, как омрачилось лицо доброго настоятеля, сказал более мягко. – Когда я в затворе был, вы тоже переживали за меня, а ничего, жив-здоров. Да ещё и закалился – зимой без тёплой одежды хожу, да босиком.

На следующий день, отстояв обедню, Илья вышел за ворота обители и зашагал на восток. Как он ни отказывался, настоятель заставил его обуться, выделив старые ботинки, подбитые мехом, и утеплиться, поверх рясы накинув тулуп. За спиной у него висел рюкзачок с разной нехитрой монастырской снедью. Жизнь казалась ему прекрасной. Молодое тело после длительного затвора радовалось движению.

«Как же мало надо человеку для счастья, – думал бывший послушник, жадно вдыхая морозный ядрёный воздух. – Здоров, дышу полной грудью, на сегодняшний день есть пропитание, шагаю – и все дороги передо мной открыты». И он смело отправился навстречу страшным событиям, необыкновенным приключениям и нелёгким испытаниям…

4 Пир во время чумы