Апокалипсис

И уже тут, в нормальной обстановке, средь родимых сосен, смогли, наконец скастовать на себя великое исцеление, избавившее нас от великого отравления, и заесть горе о потерянной массе тела нормальной пищей и кролями. Надеюсь, они были нормальными. А то что-то кролики тут раньше не водились.

Все, это уже мои земли! Скоро пойдут деревни, в которых я побывал, и которых обеспечил лекарством. Скоро начнется жизнь, и места где меня знают. При-я-тно!

А уж людям-то как приятно! Я и не подумал, что меня в первой же деревне встретят так радушно! Думал, даже не узнают! Без штандартов-то и дорогих одежд. Или там уже забыть успели. Ан, нет, стоило нам вскакать на задворки деревни, как голожопая малышня на разные голоса заголосила «господин барон приехал!». Им затворили бабки из окон «Счастье то какое!» и вскоре вся деревня собралась вокруг нас, к сожалению, еще до того, как мы спешились, так что сразу же пошли шепотки «барон-то вместо коня нечисть использует! Могуч!».

Только теперь у меня несколько другие ассоциации со словом «нечисть», и отнюдь не лестные. Зато куда понятней стала чему люди так удивляются, говоря «ему сама нечисть прислуживает!», как бы подразумевая «а мы и подавно будем», наверное, при этом, где-то глубоко в душе думая «куда же денемся-то?!».

Толпа окружила нас плотным гомонящим кольцом, при этом держась на почтительном расстоянии, толи из-за «нечисти», толи из уважения. Я вычленил из кучи рож старосту, что тут же засеменил ко мне, вторгаясь в круг уважения своей персоной. На память я конечно даже близко не помню всех старост и мэров, но этот гаврик просто сразу выделился из толпы особой важностью и некой возвышенностью над толпой, в первую очередь слегка побитым видом и скромным молчанием, понимая, что все шапки в случае чего полетят в его сторону. Так что, заранее, да мысленно, подписав все завещания, и приготовившись к порке, он чинно проследовал ко мне. А раз такой вид — значит пороть есть за что!

— Господин барон. — поприветствовал он меня, вежливо согнувшись по палам. — Я староста…

— Ладно староста, давай выкладывай, что вид такой невеселый. — недовольно пробормотал я, обнаружив у себя в ухе навесь каким боком туда попавшего крупного жука.

Староста припух, так и не разгибая спины. Толпа тоже в миг умолкла, застыв в «море волнуется раз». В прочем, постепенно волны осели, и люди стали отчаянно переглядываться. Староста так и стоял.

— Ну? Чего притих- то? Как партизан на пытке. — слово «пытке», в купе с не совсем знакомым, возымело эффект пощёчины, и мужичек вздрогнул — Давай выкладывай уже все! Пока я добрый, а они сытые. — указал я на эльфиек, которые непонимающе переглянулись и пожали плечами.

Саара почтительно стояла в сторонке и молчала. Когда мужики беседуют, женщина должна молчать! — вот что читалось на её лице крупными буквами, хотя в её голове и копошились свои мысли, подобно тараканам на кухне старого дома. Как и в головах прочего люда, что нас окружил, и уже разве что не скандировал слова поддержки для своего бедного побледневшего лидера «давай, давай, давай! А мы потом на твоих похоронах попируем!».

— Господин барон! — наконец заговорил скромняжка, так и не разогнув спины. — Мы…

— Да выпрямить ты уже! И говори нормально! — пробормотал я недовольно, закончив наконец рассматривать наглого жука и раздавив его двумя пальцами. — А то как грязи под ногами обращаешься, а не к своему господину.

Мужик тут же выпрямился как струна, и, пребывая в состоянии почтительно бледности, скороговоркой от тараторил:

— Господин барон! Приходили некие люди — не из ваших иль графских. Требовали от нас покорности — мы отказались! Обещали сжечь деревню.

— Некие люди говоришь? И как эти некие выглядели? — моё недовольство перешло с жука на человека.

— Люди как люди. С виду не из простых. — замелся человек, но увидев мой суровый взгляд, тут же вновь выпрямился — У них морды не мужитские, одежда не из наших тканей, хоть покрой и не из барских. А еще повозки магически самодвижущиеся.

Теперь уже подвис я, и чуть не откусил собственную губу. Переглянулся с женой, что пожала плечами «типо, а я-то тут причем?». Вернулся к старосте.

— А одежда у них случаем не зеленая, под цвет листвы весной, и каплей грязи? — поинтересовался, пристально наблюдая не столько за самим представителем, сколько за прочими деревенскими, высматривая среди рож, излишне благородную, или напротив, нарочно измазанную.

— Зеленая. — не моргнув и глазом ответил староста, не видя в этих словах ничего крамольного или необычного, а стоящая за моей спиной Саара, вздрогнула, и тут же прижала одну руку к груди, как бы хватаясь за сердце, а вторую потянула к… промежности?

Её насиловали эти люди!? Внутри вновь закипела ярость, что тут же пришлось задавить обратно в толстый котелок, с чугунной крышкой, чтоб не мешала думать.

— Они как-нибудь представились? — нарочно спокойным голосом поинтересовался, приняв расслабленную позу как бы говоря «вольно, вольно, можете расслабиться, меня это не сильно то и волнует, и не буду я вас сегодня бить. А уж на завтра — посмотрим».