Аплодисменты

— Маш, позвони ты, спроси: «Товарищ, ну, ва-ам зво-ни-ли?»

— Это дядя Юрий Михайлович? Скажите, ну, вам звонили? Нам очень скучно. Да нет, это мама. Лично я над жизнью серьезно не задумываюсь. Что? Ну конечно… я с вами абсолютно согласна… «Если над жизнью серьезно задумываться, это же не жизнь…» В трубке раздавался жизнерадостный смех и неизменное приглашение на огонек.

Аплодисменты, успех, слезы и «замкнутый круг»

Как туго идет у меня это продолжение. Казалось бы, ну и что веселого в голодном военном детстве? Но как легко, свободно и радостно лилось… Наплачусь, насмеюсь, опять наплачусь… Сейчас же, как только переношу себя в те годы, в душу проникает и заполняет ее не побежденная временем горечь. Удивительно, теперь, когда бывают дни, события которых не могут не радовать, — и я радуюсь, даже бываю счастлива, — но… недолго. Без всяких причин, просто как оборонительный рефлекс, на меня наваливается горечь того времени: «Хватит, хорошего понемножку. Вспомни, как было несладко, и не забывайся. А то я тебе испорчу приятный привкус жизни. Я недалеко». И когда еще в разгаре сладкий улыбчатый ажиотаж рукопожатий и поцелуйчиков, я уже меняюсь в лице и хочу только одного — поскорее исчезнуть и сразу же что-то делать, делать, делать, делать…

…Актер эстрады слышит аплодисменты публики, еще не успев дойти до кулис. Дошел до кулис: «Ну как вам мой новый номер?» И тут же получает поздравления, пожелания. Искренние, нет ли — это уже дело его интуиции — поверить или помножить услышанное на шесть, разделив на восемь.

Актер кино сыграл сцену, выскочил из кадра: «Ну, ребята, как получился дубль, а?»

Гример: «Потрясающе, ни один локон не дрогнул. Головка была просто прелесть. Мне понравилось».

Второй режиссер: «У меня лажа. На втором плане девушка вылезла не вовремя. Вылезла и стоит. Дура. Я ее сейчас выгоню. Еще дублик, а?»

Главный оператор: «Дублик? Это же режим. Ты посмотри на солнце. По свету было идеально. У меня дубль есть».

Художник по костюмам: «О, насчет солнца — это точно. Как работала ткань! Наконец-то виден силуэт костюма. Снимаете все крупно да крупно. Пошивочный цех месяц мучался над оборками и рюшами. Нет, этот дубль прелесть».

Звукооператор: «Мне показалось, что микрофон был низковат. Не мог он мелькнуть в кадре?»

А актер, трясущийся после дубля, преданно и доверчиво заглядывает всем в глаза. Но никто на его немой вопрос — как же я? — не отвечает. Его увидит, услышит и почувствует только режиссер. Какой он? Что для него главное? Интересно, что у крепкого режиссера не видно на экране ни мелькнувшего микрофона, ни того, что девушка вылезла не вовремя. Режиссер возьмет именно этот дубль. Проведет его через самые суровые ОТК. Потому что он знает: в этом дубле актеры были на той эмоциональной волне, которую повторить нельзя. Актер на пути к зрителю, безусловно, в руках десятка талантливых нянек.

А что думает публика о киноактере, он узнает только тогда, когда выйдет на концертную площадку. Своими аплодисментами зритель укажет киноартисту на его реальное место в профессиональном строю. Публика совершенно неожиданно, по-своему, дает оценку артисту, порой парадоксально. Я поражалась тому, как распределялись зрительские симпатии. Вот артист Иванов. Сколько лет снимается. Сколько картин за плечами. И провалов не было. И с экрана надолго не исчезал. Объявили его фамилию. Раздались вполне удовлетворительные аплодисменты. Ну, так, на троечку… Не больше. А вот — Петров! Сейчас он — из картины в картину. На студии пробы сразу в нескольких фильмах, за него идут бои между режиссерами. Объявили Петрова — семь с половиной восторженных хлопков в трехтысячном зале. Черт побери, да вот только сегодня в газете о нем хвалебная рецензия. Ничего не понимаю. Ну, сейчас номер артиста Сидорова. Что тут скажешь? Жаль, что давно не снимается. Почему? А кто его знает? Держись, держись, Сидоров, милый. «Выступает артист кино — Сидоров!» И… взрыв! Бурные аплодисменты. Зрители сердечно благодарят артиста за то, что он однажды принес им радость, ворвался в их души, заразил их оптимизмом, душевной щедростью, своей природной артистичностью. Ах, как публика это настоящее чует и ценит. Я преклоняюсь перед обаянием, талантом и редкой добротой этого артиста. Я слышу его голос: «Когда весна придет, не знаю…» И чувствую, как подступают слезы. Привыкнуть бы — ведь столько раз слышала. Нет! Наверное, потому, что это настоящее, индивидуальное, нигде не позаимствованное, русское. Николай Рыбников заставляет меня приближать все такое далекое, пристально, ностальгически прикасаться к детству, к папе, к отечеству. Ах, это артист «мой». Таких прирожденных артистов конферансье эстрады может объявлять так: «А сейчас перед вами выступит артист, у которого еще нет звания, но его имя и есть его звание».

Только побывав на эстрадной площадке, актер кино поймет жизнь артиста эстрады. Сам, без нянек, он кует свой зрительский образ, оттачивает свое мастерство. А публика помогает ему шлифовать вкус.