В конце концов ученый оказывается перед лицом трудноразрешимой дилеммы, которая, как это ни парадоксально звучит, не является дилеммой в рамках норм академического порядка: ориентироваться ему в своей научной деятельности на свободный рынок или на бюрократические иерархии? Возникает и другая дилемма: чем является для него наука — призванием или службой? Параллельно вопросам, которые возникают перед отдельным ученым, самому академическому сообществу, а также регулирующим и планирующим науку организациям приходится разрешать такие же дилеммы: развивать академическое самоуправление или, наоборот, переводить науку под управление бюрократических организаций? Как определять стратегию исследований: исходя из целей чистого познания или из интересов лиц и инстанций, финансирующих исследования? Публиковать все, как того требует научная этика, или «секретить» данные по политическим, да и экономическим соображениям? Как бы ни решались эти вопросы в каждом конкретном случае, тенденция состоит во все более активном проникновении в науку норм и принципов, характерных для совсем иных сфер жизни и деятельности. В лучшем случае дело идет об усложнении отношений между академическим и другими (бюрократическим, военным, экономическим, правовым и прочими) сообществами и принципами организации знаний. В худшем — о разрушении классического академического сообщества, основанного на приведенных выше принципах, и формировании на его месте какой-то новой организации или о замещении академического сообщества другими (например, названными выше в скобках). Описанная маргинализация науки стала одним из знаков наступления новой социокультурной эпохи — постмодерна, для которого характерен, помимо прочего, и когнитивный плюрализм. Наука — в соответствии с ее новым местом в обществе — перестала давать общезначимое, обоснованное, объективное знание. В «дивном новом мире» постмодерна она стала одним из многих возможных источников знания, стоящих наряду, например, с магией, религией, идеологией, искусством и массмедиа.
Этот процесс постепенной деградации науки представляется вполне естественным в свете постепенного расхождения ее принципов и принципов общественного мнения (= политической корректности), которое было с нее когда-то «списано». Наука не готова дать расцвести ста цветам, поскольку строгие правила квалификации научных суждений основаны на принципе их истинности. Каждая теория и каждое высказывание в рамках науки должны быть либо истинными, либо неистинными. Они не могут быть немножко истинными и даже частично истинными. Наука не может, оставаясь наукой, руководствоваться принципом терпимости. Суждения, которые можно «терпеть», будучи с ними несогласным, — это не из области научных суждений.
В постмодернистской философии, в частности у Лиотара, наука проходит по разряду языковых игр [89]. Согласно концепции языковых игр, никакая теория не в состоянии понять язык в его целостности, разве что она сама является одной из языковых игр. Так же, считает Лиотар, надо подходить и к метанарративам: каждый из них — языковая игра, являющаяся одной из множества языковых игр. Таким образом, спекулятивные метаповествования релятивизируются. Сами они претендуют на объективное описание явлений. Лиотар же хочет рассматривать каждое из них как языковую игру, правила которой могут быть вычленены путем анализа способов соединения предложений друг с другом. Пример — языковая игра «наука». Вот ее правила: 1) в качестве научных допускаются только дескриптивные суждения; 2) научные суждения по существу отличаются от нормативных суждений, например идеологических, которые только и используются для легитимации всякого рода гнета и насилия; 3) компетентность требуется только от того, кто формулирует научные суждения, а не от того, кто их принимает и использует; 4) научное суждение существует как таковое лишь в системе суждений, которая подкреплена аргументативно и эмпирически; 5) из предыдущего ясно, что языковая игра «наука» предполагает знакомство ее участника с современным состоянием научного знания.