– Аой!

Грущу и плачу.
Забыть хочу
всё, что иначе
и режет суть.

Хворь закосила —
смертей не счесть.
Вокруг – уныло.
Тоска и стресс.

Сезонов несколько
уж стон стоит.
А мне невеститься
судьба велит.

Как быть, не знаю.
Кого спросить?
Всё как в тумане…
И это – жизнь?

Не знать, не ведать бы
напасти злой.
Ведь я приметлива —
видна собой.

Беда пришла:
с красою за́пертой
душа обречена
впустую тратиться.

Уже в размене
мой год семнадцатый.
Кипят сомнения.
Томит загадочность.

Боюсь:
          как щёки
мои горят!
Проходят сроки;
но всё – не в ряд!

На целых полтора
досадных метра
от каждого велят
мне быть отдельно.

Готова уступить я,
хоть и противлюсь:
у случая в долгу
я беспрерывно.

Ведь чувствовать дано
и с расстояния;
но тяжестью оно —
в часы свидания.

В том, чем я нравилась,
теперь – отказано.
Легко представиться
обезображенной.

Уста, шептавшие
одно и то ж,
теперь, уставшие,
боятся слов.

Кто их услышит?
Кто их поймёт?
Преграды – лишние!
И – тьма забот!

Исходят завистью
мои подружки:
мол, я им за́стила
собой – их будущее.

А всё из-за того,
что я не красилась,
отвергла силикон,
не бре́жу пластикой…

С расстройства грезится им
исход немыслимый.
Все как помешанные,
в речах – неискренние.

Позволить не стремлюсь
себе такого.
Хотя, бывает, злюсь,
но жить-то —
                  сто́ит!..

Веснушки, родинки…
Насмешек вихрь
мне всюду помнился
и портил жизнь.

Теперь мне кажется
тот смех в ином:
ко мне внимание
таилось в нём.

Приятным стало мне
про это знать.
Мной не украдено! —
пусть все глядят!

И нос, что вздёрнутым
находят. Пусть!
Не хуже всхоленых
я с ним кажусь.

Не верю зеркальцу:
чем я мила,
тем и утешиться
спешу сполна.

Припухлось губ,
вишнёвость их, —
я с ними быть могу
нежней других.

Ещё к тому же
моя улыбка.
Она уснувшая,
когда – прикрытая.

Всё вмиг меняется
в её свечении;
кому достанется,
тот мне и вверится.

Другим я также чем
привлечь не против,
но мне бы – всем,
что – да́рят годы.

Теснятся груди уж
и в новом лифчике,
и всей фигурою
я не обижена.

Причёска пышная,
в витках и – с ры́жинкой.
Она колышется,
зовёт приблизиться…

И ушки тоже
вполне приманчивые;
в разлёте брови –
как озадаченные…

И уж, без всякого, —
в цене отменнейшей
мои глаза,
мечтой подсвеченные.

Зрачки с добринками,
с лукавой каринкой;
и в тьме – искристые,
желаньем занятые…

Но что – без главного?
Лица не видно!
Не жить мне с маскою!
Мне в ней – обрыдло!

И как нарочно
она некстати
там, где проходишь
и – чьи-то взгляды…

А тут ещё очки
врачи навесили.
Как будто б – слёзы скрыть…
(Шучу невесело).

Раздолья вовсе нет
моим ресницам!
Доколе же запрет
ещё продлится?

Таю́ надежду:
всё, что обыденно,
пускай как прежде
сочтут – увиденным.

Открыться жаждаю! —
мне б отневеститься
вовсю́,
           с уда́чею —
с любовью встретиться…