Анжелика. Путь в Версаль

Она, как и мадам Скаррон, была до сих пор верна любви к давно умершему мужу, с той только разницей, что у Франсуазы эта страсть переросла в неуемные тайные амбиции, а мадам де Севинье, по ее собственным словам, «наполнила свое сердце дружескими чувствами». Провести с ней несколько часов, а потом получать ее живые и умные письма было истинным наслаждением.

Анжелика приезжала к ней, чтобы послушать разговоры о Версале, где маркиза время от времени бывала по экстренному вызову короля, который очень ценил ее компанию. Она увлеченно, с жаром, рассказывала о тамошних увеселениях: о турнирах, балетах, комедиях, фейерверках, прогулках. Заметив, какими печальными становятся глаза Анжелики, она всегда восклицала:

– Не надо так расстраиваться, дорогая! Версаль – это царство неразберихи, и там вечно такая толкотня, что во время праздников придворные приходят в бешенство, потому что король не обращает на них внимания. Однажды получилось так, что господа де Гиз и д’Эльбеф не смогли найти себе пристанища на ночь и им пришлось заночевать в конюшне.

Однако Анжелика была убеждена, что господа де Гиз и д’Эльбеф предпочли бы еще раз заночевать в конюшне, только бы их не отлучали от версальских празднеств. И она не ошибалась.

Королевский замок, куда стекался весь свет и где она не желала появляться до тех пор, пока не сможет войти туда во всем блеске, приобрел в глазах Анжелики волшебное сияние миража. Этот несравненный мираж стал единственным средоточием всех ее помыслов. Попасть в Версаль! Но найдется ли при дворе «короля-солнце» место для шоколадницы, пусть даже и очень богатой?

Она убеждала себя, что когда-нибудь да найдется. Ведь она уже столького сумела добиться!

Людовик XIV тратил сумасшедшие суммы на украшение Версаля.

– Он заботится о красоте своего дома не меньше, чем о красоте собственной физиономии, – сказала как-то мадам де Севинье.

Когда умерла от рака королева-мать, король, потеряв сознание у ее изголовья, уехал затем в Версаль и пробыл там три дня, блуждая среди липовых аллей, подстриженных шарами самшитовых кустов и мраморных богов и богинь. Версаль был ему как бальзам на рану. Он обливался слезами, нежно призывая ту, что сделала его королем, и видел перед собой ее образ. Она являлась ему в черном платье, которое оживляли либо яркое фигаро, либо кружева и великолепная нитка жемчуга, спускавшаяся до колен, с бриллиантовым крестом… У него перед глазами стояли прелестные маленькие руки… Он подолгу задерживался в покоях, где принимал ее, которые были украшены так, как любила Анна Австрийская: пышными, как кусты, букетами жасмина и китайскими безделушками из золотой и серебряной филиграни. В Версале, по крайней мере, он не доводил мать до слез.

Примерно в то же время потеряла мать мадам де Монтеспан, и ее траур вкупе с трауром придворным ненадолго задержал дома шальную пуатевинку. Она теперь чаще бывала у Анжелики, спасаясь от кредиторов и домашней скуки, и в ее всегдашнем веселье сквозила нотка затаенного страдания. Она рассказывала о своем детстве. Отец ее был прожигателем жизни, а мать – ханжой. Супруги совсем не виделись, потому что одна с утра до вечера пропадала в церкви, а другой кутил ночи напролет. Совершенно непонятно, как они умудрились родить нескольких детей. Атенаис говорила и о дворе, но с недомолвками и плохо скрытым раздражением: королева – дура набитая, а Лавальер – жалкая кривляка. Когда король наконец решится ее бросить? В его свите полно дам, которые готовы занять ее место… Говорят, мадам дю Рур и мадам де Суассон ездили к Вуазенше, чтобы отравить Лавальер.

В Париже ходило много разговоров о ядах, и не было ничего удивительного в том, что три престарелые дамы в Марэ велели во время еды приносить им «креданс» – маленькую шкатулку, битком набитую жабьим камнем или рогом единорога, – и еще золотую или серебряную солонку с толчеными змеиными языками. Все это при случае должно было пригодиться в качестве противоядия.

Новое поколение все эти ухищрения презирало. Однако много людей погибало самым таинственным образом, и врачи обнаруживали, что их внутренности сожжены каким-то разъедающим составом. По словам полицейского Дегре, создавалось впечатление, что «кто-то вместе с бульоном преподнес им пулю из пистолета».

Еще одной соседкой Анжелики была маркиза де Бренвилье. Она жила в двух шагах, на улице Карла Пятого. С этой дамой в квартале Марэ Анжелика столкнулась по чистой случайности. Много лет назад она вместе с бандой Каламбредена напала на маркизу возле Нельских ворот.

Мадам де Бренвилье ее не узнала, – по крайней мере, Анжелика на это надеялась. Явившись к маркизе с визитом, она чувствовала себя крайне неловко, и у нее перед глазами маячил золотой браслет, лежавший в шкатулке возле кинжала Родогона Цыгана.