Анжелика. Путь в Версаль

– Посеете кокетство – пожнете обманутую женушку или рогоносца, – мрачно изрек Одиже.

– Глупо рассуждаете, друг мой. Взгляните в лицо реальности. Я не проиграла, и вы не обзавелись рогами… хотя бы из того здравого соображения, что мы с вами не женаты. Что-то вы редко об этом вспоминаете.

– Как я могу забыть, Анжелика? Я только этого и жажду, уже весь извелся.

И он протянул к ней руки.

– Анжелика, давайте поженимся, умоляю вас, поженимся, пока не поздно.

– Пока не поздно? – удивленно переспросила она.

Сбежав по лестнице навстречу Одиже, Анжелика так и осталась стоять на нижней ступеньке.

Ее маленькая, вся в кольцах рука изящно опиралась на перила из резного камня. Домашнее платье из черного бархата оживляло янтарную смуглость кожи, шею украшало жемчужное ожерелье. В гриве золотистых вьющихся волос, как серебряные розы, как волнующие, нездешние украшения, смотрелись седые завитки.

В большом полупустом доме хрупкая фигурка вдовы выглядела очень одинокой, но ее зеленые глаза сразу отметали любую попытку проявить к их хозяйке милосердие или жалость. Они медленно обвели взглядом роскошное убранство вестибюля, мозаичный пол, высокие окна, выходящие во двор, потолок с кессонами и цифровым орнаментом, который никому так и не удалось уничтожить.

– Пока не поздно? – тихо, словно про себя, произнесла она. – Да нет, не думаю!

Для Одиже эти слова были как пощечина. Он вдруг почувствовал, какая пропасть отделяет его от Анжелики. Бедняга никак не мог взять в толк, в результате какой неумолимой метаморфозы скромная служанка из «Красной Маски» вдруг превратилась в высокомерную даму. Он ничего за этим не видел, кроме честолюбивых амбиций.

Метрдотель в своей наивной простоте был начисто лишен интуиции и не сумел разглядеть, что здесь за спиной одинокой молодой женщины угадывалась другая фигура, трагический образ ее любимого мужа Жоффрея де Пейрака, графа Тулузского, которого сожгли на Гревской площади как колдуна. Даже мертвый, он оставался бесспорным хозяином особняка.

Хорошо зная повадки аристократов, их изощренную глупость и спесь и не раз став жертвой их острых зубов, он был уверен, что бедная девочка расшибется о непреодолимый барьер и настанет день, когда она придет к нему, трепещущая, жалкая, но наконец поумневшая. Но все вышло наоборот: это она за ним послала, это она пожелала его видеть, потому что поняла, что во всех сумасбродных выходках ей нужен его дружеский совет и никто, кроме него, такого совета дать не сможет.

– Вы написали, – с надеждой спросил он, – что хотите меня видеть?

– О да, Одиже! – воскликнула она, довольная, что можно сменить тему разговора. – Представьте себе, я задумала званый ужин и хотела бы, чтобы вы взяли на себя сервировку стола и руководство лакеями.

Он снова покраснел. Поняв свой промах, она осеклась:

– Разве не само собой разумеется, что я обратилась к вам? Вы самый замечательный метрдотель из всех, кого я знаю, и никто лучше вас не умеет складывать салфетки самым неожиданным и забавным образом…

Одиже то краснел, то бледнел. Ему одновременно хотелось и ругнуть Анжелику крепким словом, и ударить ее, и молча уйти, и покорно повиноваться, и прострелить себе мозги… С горечью подумал он, что только женщины могут сделать из мужчины такое посмешище, и решил, что ему лучше уйти.

– Сожалею, но на меня не рассчитывайте, – хрипло выдавил он и, отвесив низкий поклон, удалился.

Пришлось обходиться без Одиже. Впрочем, праздник, который мадам Моран устроила в своем особняке Ботрейи, удался на славу.

На него не погнушались явиться даже титулованные особы. Мадам Моран танцевала с Филиппом дю Плесси-Бельером, который был ослепителен в светло-голубом с сиреневым отливом костюме. На Анжелике было ярко-синее бархатное платье, обшитое золотым сутажом, и наряды партнеров чрезвычайно друг с другом гармонировали. Они были самой великолепной парой вечера. Анжелика удивилась, заметив, как ледяное лицо Филиппа осветилось улыбкой, когда он, высоко держа руку партнерши, вел ее через весь зал в бранле.

– Сегодня вы больше не баронесса Унылое Платье, – сказал он.

Она ревниво сохранила в памяти эти слова как внезапно обретенную редкую драгоценность. Тайна ее происхождения делала их сообщниками. Он помнил бедную серую уточку, чья рука дрожала в руке красавца-кузена.

«Ну и дуреха же я была!» – подумала она, склонив голову и задумчиво улыбаясь далекой юности.

Едва Анжелика закончила обустройство дома, как на нее нахлынула тоска. Одиночество в по-королевски обставленных покоях ее угнетало. Особняк Ботрейи слишком много значил для нее. В особняке никто никогда не жил, но у нее было такое чувство, что он полон воспоминаний и состарился от долгой муки.