Анжелика. Путь в Версаль

Ортанс затравленно огляделась по сторонам. Внезапно черты ее лица исказились, уголки рта жалобно поползли вниз. Анжелика увидела, что сестра вот-вот разрыдается, — и очень удивилась, потому что никогда прежде не замечала за ней такой чувствительности.

— Анжелика, — начала Ортанс срывающимся голосом, — я не знаю, как тебе сказать… Твои дети… Это ужасно… Твоих детей похитила… цыганка!

Губы ее задрожали, она отвернулась. Последовало долгое молчание.

— Как ты узнала об этом? — наконец спросила Анжелика.

— От кормилицы… когда я отправилась в Нёйи. Было уже поздно звать стражу… Прошло шесть месяцев с тех пор, как детей украли.

— Получается, ты больше полугода не навещала кормилицу, а может, и не платила ей?

— Платить?.. А чем? Самим еле хватало на жизнь. После скандального процесса над твоим мужем Гастон растерял почти всю клиентуру; нам пришлось переехать. В довершение всех бед накануне переезда в дом влезли грабители — увы, такое слишком часто случается в этом чертовом Париже. Я потеряла все фамильные ценности, украли даже портрет нашей матери; грабители аккуратно сложили все, что им приглянулось, в тюки и утащили, пока я на целый день ушла к кормилице. И все это случилось в тот год, когда муж должен был выкупить королевскую должность. Я пошла в Нёйи при первой же возможности. Кормилица рассказала ужасную историю… По ее словам, однажды какая-то оборванная цыганка вошла к ней во двор и потребовала отдать обоих детей, говорила, что она — их мать. А когда кормилица попыталась позвать на помощь соседей, нищенка огромным ножом ударила ее… Мне пришлось еще и оплатить счета аптекаря, лечившего кормилицу…

Ортанс всхлипнула и стала шарить в своей поясной сумочке в поисках носового платка. Анжелика замерла от изумления. Слезы, от которых у Ортанс покраснели глаза, удивили ее даже больше, чем известие о том, что сестра приходила к кормилице.

Наконец жена прокурора обратила внимание на необычное поведение Анжелики.

— Мой рассказ не произвел на тебя никакого впечатления? — прошипела она. — Я говорю, что твои дети пропали, а ты сидишь безразличная, как бревно? Ах! Как мы с Гастоном были глупы, когда столько лет сокрушались, вспоминая о бедном маленьком Флоримоне, который бродит по дорогам… с цыганами!

Тут ее голос сорвался.

— Ортанс, успокойся, — растерянная Анжелика попыталась успокоить сестру. — С моими мальчиками не случилось ничего дурного. Та… та женщина, которая пришла за ними… это была я.

— Ты?!

Анжелика увидела, как в испуганных глазах Ортанс отражается женщина в отрепьях, вооруженная острым ножом.

— Кормилица преувеличила: вовсе я не была в отрепьях, и ножом я ей только угрожала. Конечно, увидев, в каком ужасном состоянии дети, я возмутилась, наверное, даже хватила через край. Но если бы я их там оставила, ты бы все равно их не нашла, потому что они бы, скорее всего, умерли. В другой раз постарайся получше выбирать кормилицу…

— Еще бы! Когда имеешь дело с тобой, всегда надо иметь в виду, что неизбежен ДРУГОЙ РАЗ, — съязвила Ортанс. — Твои наглость и беззаботность поразительны, ты просто… Прощай.

И мадам Фалло бросилась к выходу. Она была настолько вне себя от ярости, что, вскакивая с места, даже опрокинула свой табурет.

Оставшись одна, Анжелика еще долго сидела неподвижно, прижав руки к груди, и думала. Она думала о том, что люди не всегда так плохи, как кажутся.

Ортанс, в страхе за себя и свою семью беспощадно выбросившая на улицу родную сестру, все-таки испытывала угрызения совести, думая о маленьком Флоримоне, который растет как цыган.

Беспечный южанин Андижос, казалось, годный только на то, чтобы проигрывать в карты да элегантно поправлять свои манжеты, смог поднять восстание против короля и целых четыре года вести за собой мятежную провинцию.

Анжелика решила завтра же отправить Флоримона и Кантора к Фалло де Сансе с подарками для кузенов и для тетки.

— Вы здесь? — спросила Нинон, приподнимая полог. — Я видела, как ушла мадам Фалло — в добром здравии, хотя и в мрачном расположении духа. Стало быть, вы передумали сдирать с нее кожу?

— После некоторого размышления, — елейно протянула Анжелика, — я решила, что худшее, что с ней можно сделать, это оставить ее такой, какая она есть.

Анжелика по-прежнему оставалась задумчивой.

— Мне пришлось обмануть ее, Нинон. Потому как, чем более несчастной и жалкой я бы выглядела, тем сильнее она бы меня возненавидела.

— Умение искренне сострадать — редкое качество, — ответила Нинон. — Несчастья других нам докучают, мы боимся, как бы они не передались нам, как болезнь.

— Но ведь вы не такая?

— Я просто не умею быть такой, и счастлива этим. Доброта приносит больше радости, чем злоба.

Анжелике показалось, что в откровениях Ортанс присутствовало нечто совершенно новое.

По тому, как она выглядела, складывалось впечатление, что, несмотря на жалобы на пережитые несчастья, Ортанс преуспела в жизни. Может быть, снятие семейного проклятия повлияло и на нее, теперь она стала более удачливой?