Анж Питу

– Вчера, – продолжал Бийо, – я сражался в Пале-Рояле, и этот юнец сражался рядом со мной, но у него нет ни отца, ни матери, вдобавок он уже почти мужчина И он указал на приосанившегося Питу.

– Сегодня, – продолжал Бийо, – я буду сражаться вновь, но я не хочу, чтобы кто-то мог сказать: у парижан недостало сил дать отпор чужестранцам, и они призвали на помощь детей.

– Верно, верно! – закричали со всех сторон женщины и солдаты. – Он прав. Дети, вернитесь, вернитесь назад!

– О, благодарю вас, благодарю вас, сударь, – бормотал ректор, пытаясь сквозь решетку поймать руки Бийо.

– А вы берегите Себастьена, это самое главное, – сказал фермер.

– Беречь меня! Ну так знайте: меня уберечь не удастся! – воскликнул юноша, побледнев от гнева и вырываясь из рук дежурных учеников, пытавшихся его увести.

– Дайте мне войти, – сказал Бийо, – я сумею его успокоить.

Толпа раздвинулась.

Бийо, а за ним и Анж Питу вошли во двор коллежа.

У открывшихся на мгновение ворот сразу выросли три-четыре гвардейца и дюжина часовых из штатской публики, которые внимательно следили, чтобы никто из юных бунтовщиков не выбрался на улицу.

Бийо направился прямо к Себастьену и, взяв тонкие белые руки мальчика в свои громадные мозолистые лапищи, Спросил:

– Себастьен, вы узнаете меня?

– Нет.

– Я папаша Бийо, фермер вашего отца.

– Я узнаю вас, сударь.

– А этого парня ты знаешь?

– Это Анж Питу.

– Да, Себастьен, да, это я, я!

И Питу, плача от радости, бросился на шею к своему молочному брату и школьному товарищу.

– Ну, – спросил Себастьен мрачно, – и что дальше?

– Дальше… Если у тебя забрали отца, я верну его тебе, можешь не сомневаться.

– Вы?

– Да, я! И все эти люди, которые хотят того же, чего и я. Дьявольщина, даром, что ли, мы вчера имели дело с австрийцами и заглянули в их патронташи?!

– В доказательство чего могу предъявить свой, – сказал Питу.

– Освободим мы его отца? – спросил Бийо у толпы.

– Да, да, – заревела толпа, – мы его освободим! Себастьен покачал головой.

– Отец в Бастилии, – сказал он грустно.

– И что же? – крикнул Бийо.

– Что?! Бастилию не возьмешь, – отвечал мальчик.

– Что же ты в таком случае собирался делать?

– Я хотел пойти на площадь; там будут драться, и отец, быть может, увидит меня сквозь решетку.

– Это невозможно!

– Невозможно? Отчего же? Однажды я гулял рядом с крепостью вместе с другими учениками и увидел одного пленника. Если бы я увидел моего отца, как видел этого несчастного, я бы крикнул ему: «Будь спокоен, отец, я люблю тебя!»

– А если бы солдаты, охраняющие Бастилию, убили тебя?

– Ну и что! Ведь они убили бы меня на глазах у моего отца.

– Черт знает что такое! Ты скверный мальчишка, Себастьен, если собираешься умирать на глазах у собственного отца! Чтобы он, у которого дороже тебя нет никого в целом свете, он, который так тебя любит, изнемог от горя в своей клетке! Решительно, Жильбер, у тебя нет сердца.

И фермер оттолкнул мальчика.

– Да, да, нет сердца! – завопил Питу, разражаясь слезами.

Себастьен ничего не ответил.

Пока он в хмуром молчании предавался размышлениям, Бийо любовался его благородным белокожим лицом, горящими глазами, тонким ироническим ртом, орлиным носом и волевым подбородком; черты мальчика обличали разом и благородство души, и благородство крови.

– Так ты говоришь, что твоего отца посадили в Бастилию? – спросил наконец фермер.

– Да.

– За что же?

– За то, что он друг Лафайета и Вашингтона, за то, что он сражался за независимость Америки шпагой, а за независимость Франции пером, за то, что в Старом и Новом свете он известен как ненавистник тирании, за то, что он проклял Бастилию, где томятся несчастные узники… За все это туда заключили его самого.

– Когда?

– Шесть дней назад.

– А где его схватили?

– В Гавре, лишь только он сошел на берег.

– Откуда тебе это известно?

– Я получил от него письмо.

– Из Гавра?

– Да.

– И схватили его тоже в Гавре?

– В Лильбонне.

– Послушай, мальчуган, не дуйся на меня и расскажи мне толком все, что знаешь. Я клянусь тебе, что либо кости мои останутся гнить на площади Бастилии, либо отец вернется к тебе.

Себастьен взглянул на фермера и, видя, что тот говорит совершенно искренно, смягчился.

– Дело вот в чем, – сказал он, – в Лильбонне отец успел нацарапать карандашом на книге несколько слов:

«Себастьен, меня схватили и везут в Бастилию. Терпи, надейся и трудись.

Лильбонн, 7 июля 1789 года.

Р. S. Меня схватили, потому что я боролся за свободу.

Мой сын учится в коллеже Людовика Великого, в Париже. Умоляю того, кто найдет эту книгу, во имя человечности передать ее моему сыну; его зовут Себастьен Жильбер».

– И что произошло с книгой? – спросил Бийо, задыхаясь от волнения.

– Он вложил между страниц золотую монету, перевязал книгу шнурком и выбросил в окошко.

– И?..