Анж Питу

– В самом деле, – согласилась она, – возможно.

– Итак? – спросил Жильбер с поклоном, как бы желая знать, хочет ли королева еще что-нибудь сказать ему.

– Я понимаю, сударь, – сказала королева, мягким, почти дружеским жестом останавливая доктора. – Как бы там ни было, позвольте вам заметить, что ваша наука никогда не послужит королю таким надежным щитом, каким послужила ему третьего дня ваша грудь, Жильбер снова поклонился, но видя, что королева не уходит, не двинулся с места.

– Вам следовало бы прийти ко мне вторично, сударь, – сказала королева, секунду помолчав.

– Я был уже не нужен вашему величеству, – сказал Жильбер.

– Вы скромны.

– Я бы не хотел быть скромным.

– Отчего?

– Будь я менее скромен, я был бы менее робок и тогда мог бы лучше вредить врагам и служить моим друзьям.

– Почему вы говорите: моим друзьям, и не говорите: моим врагам?

– Потому что у меня нет врагов, вернее, потому что я не хочу признавать, что они у меня есть, не хочу считать их врагами.

Королева посмотрела на него с удивлением.

– Я хочу оказать, – продолжал Жильбер, – что мои враги только те, кто меня ненавидит, но что сам я никого не ненавижу.

– Отчего же?

– Оттого что я никого уже не люблю.

– Вы честолюбивы, господин Жильбер?

– В какой-то миг я надеялся стать честолюбивым, ваше величество.

– И?..

– И эта страсть угасла в моем сердце, как и все другие.

– Одна страсть у вас все же остается, – сказала королева не без лукавства.

– У меня, ваше величество! Какая же. Боже правый?

– Любовь к.., родине.

– О, это правда, – сказал он с поклоном, – я души не чаю в родине и готов ради нее на любые жертвы.

– Увы! – сказала королева с неизъяснимым очарованием грусти. – В доброе старое время француз никогда бы не выразил эту мысль а таких словах, как вы.

– Что хочет сказать королева? – почтительно спросил Жильбер.

– Я хочу сказать, сударь, что в то время, о котором я говорю, невозможно было любить родину и не любить при атом короля с королевой.

Жильбер залился краской, поклонился и почувствовал в своем сердце словно бы разряд электричества, которое исходило от королевы в минуты благосклонной откровенности.

– Вы не отвечаете, сударь? – заметила королева.

– Государыня, – сказал Жильбер, – смею заметить, что я люблю монархию как никто.

– Довольно ли в наше время слов, не лучше ли доказать свою любовь делом?

– Но, ваше величество, – удивился Жильбер, – прошу вас поверить, что все, что прикажет король или королева, я…

– Вы это выполните, не так ли?

– Несомненно, ваше величество.

– Тем самым, сударь, – сказала королева со своим обычным безотчетным высокомерием, – вы лишь исполните свой долг.

– Ваше величество!..

– Бог, который дал королям всемогущество, – продолжала Мария-Антуанетта, – освободил их от обязанности быть признательными тем, кто просто выполняет свой долг.

– Увы, увы, ваше величество, – возразил Жильбер, – приближается пора, когда ваши верные слуги будут заслуживать более чем признательность за то, что они просто исполняют свой долг.

– Что вы этим хотите сказать, сударь?

– Я хочу сказать, ваше величество, что в дни смуты и разрухи вы тщетно будете искать друзей там, где вы привыкли видеть слуг. Молите, молите Бога, сударыня, послать вам других слуг и других друзей.

– Вы таких знаете?

– Да, ваше величество.

– Тогда укажите их.

– Помилуйте, ваше величество, ведь я еще вчера был вашим врагом!

– Моим врагом! Почему?

– Да потому что вы приказали заключить меня в тюрьму.

– А сегодня?

– Сегодня, ваше величество, – сказал Жильбер с поклоном, – я ваш покорный слуга.

– Почему вдруг?

– Ваше величество…

– Почему это вы вдруг стали моим покорным слугой? Ведь не в ваших правилах, сударь, так быстро менять взгляды, убеждения и привязанности. Вы человек памятливый, господин Жильбер, вы долго помните зло. Так почему это вы вдруг так переменились?

– Ваше величество, вы упрекали меня в чрезмерной любви к родине.

– Она никогда не бывает чрезмерной, сударь; речь идет только о том, чтобы уметь любить ее. Я тоже люблю родину.

Жильбер улыбнулся.

– О, поймите меня правильно, сударь, моя названая родина – Франция. По крови я немка, но сердцем – француженка. Я люблю Францию; но моя любовь находит выражение в любви к королю, в почтении к священным узам, которыми Бог соединил нас. А ваша?

– Моя, ваше величество?

– Да, ваша. Если я не ошибаюсь, у вас все иначе; вы любите Францию единственно ради нее самой.

– Ваше величество, – ответил Жильбер с поклоном, – я выказал бы неуважение к вам, если бы не высказал вам всю правду.

– О! – воскликнула королева, – ужасная, ужасная эпоха, когда люди, которые считают себя честными, разделяют две вещи исконно нерасторжимые, два принципа, исстари шедшие рука об руку: Францию и ее короля. Разве один из ваших поэтов не сочинил трагедию, где у всеми покинутой королевы спрашивают: «Что у вас остается?» И она отвечает: «Я». Вот и я, как Медея Корнеля, отвечу на этот вопрос: «Я», а там посмотрим.

И она удалилась, оставив Жильбера в оцепенении. Дуновенье ее гнева приподняло край покрова, под которым совершалась работа контрреволюции.