Анж Питу

– Нет, как же! Сколько чудовищ, более кровожадных, чем те, что были в садах Армиды, более кровожадных, чем даже Цербер, усыпите вы на пороге нашего ада.

Произнося слово «усыпите», королева устремила на Жильбера испытующий взгляд.

На сей раз врач невольно покраснел.

Марию Антуанетту это обстоятельство весьма обрадовало: она поняла, что угодила в уязвимое место.

– А вы их усыпите, – продолжала она, – ведь вы учились везде и всему и не преминули, должно быть, изучить науку магнетизма у современных шарлатанов, которые делают сон предательским и выпытывают у людей их тайны, пока те спят.

– Верно, ваше величество, – я много и долго учился под руководством ученого Калиостро.

– Вот-вот, того самого, который занимался сам и учил своих приверженцев заниматься моральным воровством, о котором я только что говорила, того самого, кто – я не боюсь этого слова – самым гнусным образом посредством магнетического сна завладевал душами одних и телами других.

Жильбер понял намек и на сей раз не покраснел, а побледнел. Радость пронизала все существо королевы.

– Я тоже ранила тебя, негодяй, – прошептала она, – и уже вижу кровь.

Но Жильбер уже давно научился переживать даже самые сильные чувства, не подавая вида. Он подошел к королеве, дерзко взглянул на нее и проговорил:

– Напрасно вы, ваше величество, ставите под сомнение то, что дала наука мудрым людям, о которых вы говорили, – способность погружать пациентов, а не жертв, в магнетический сон; напрасно вы ставите под сомнение их право всеми доступными средствами открывать законы природы, которые, став общепризнанными и объясненными, быть может, перевернут весь мир.

И, подойдя к королеве, он устремил на нее свой властный взгляд, подчинивший совсем недавно впечатлительную Андреа.

При его приближении Мария Антуанетта почувствовала, как по ее жилам пробежала дрожь.

– Позор! – воскликнула она. – Позор тем людям, что злоупотребляют своими темными и таинственными способностями, чтобы отнимать у других души и тела! Позор Калиостро!

– Ах, ваше величество, – с убежденностью в голосе ответил Жильбер, – поостерегитесь осуждать с такою строгостью ошибки, совершаемые людьми.

– Сударь!

– Человеку свойственно ошибаться, любой человек может навредить другому, и если бы не эгоизм каждой отдельной личности, с помощью которого она защищается, мир давно бы превратился в громадное поле битвы. Те, о ком вы говорили, – лучшие люди. Вам могут сказать: они не лучшие, а просто скверные. Но снисходительность, государыня, должна быть тем больше, чем выше судья. Находясь на высоте трона, вы более чем кто бы то ни было должны быть снисходительны к ошибкам других. На земном престоле вы должны быть олицетворением ее точно так же, как господь на престоле небесном – олицетворение милосердия.

– Сударь, – возразила королева, – у меня иной взгляд на свои права и, главное, на свой долг. Я нахожусь на троне для того, чтобы карать и вознаграждать.

– Не думаю, ваше величество. По-моему, вы, женщина и королева, находитесь на троне для того, чтобы утешать и прощать.

– Надеюсь, это не нравоучение, сударь?

– Нет, я лишь отвечаю вашему величеству. Возьмем, к примеру, Калиостро, которого вы только что упомянули и науку которого поставили под сомнение: насколько я помню – а воспоминание это еще более давнее, чем ваши воспоминания о Трианоне, – так вот, насколько я помню, однажды в саду замка Таверней он имел случай продемонстрировать дофине Франции эту свою науку. Я не знаю, что это было, государыня, но вы не могли позабыть этот эпизод, поскольку доказательства Калиостро были настолько убедительны, что ваше величество тогда упали в обморок.

Теперь удар нанес Жильбер. Действовал он, надо признаться, наугад, однако удар оказался точен: королева смертельно побледнела.

– Да, – охрипшим голосом проговорила она, – он открыл передо мною видение какой-то отвратительной машины, но я до сих пор так и не знаю, существует ли она на самом деле.

– Я не знаю, что он показал вам, ваше величество, – сказал довольный произведенным эффектом Жильбер, – но знаю, что не следует сомневаться в учености человека, обладающего такой властью над себе подобными.

– Себе подобными? – презрительно хмыкнула королева.

– Ладно, пусть я ошибаюсь, – не стал возражать Жильбер. – Тогда его могущество еще сильнее, раз с помощью страха он заставляет земных владык и королей склонять перед ним головы.

– Позор! Позор тем, я повторяю, кто злоупотребляет человеческой слабостью и доверчивостью.

– Позор тем, кто пользуется наукой, говорите вы?

– Химеры, ложь, низость!

– Что вы хотите этим сказать? – спокойно осведомился Жильбер.

– Хочу сказать, что Калиостро – подлый шарлатан, а его так называемый магнетический сон – преступление.

– Преступление?

– Да, преступление, – продолжала королева, – потому что он вызывается воздействием какого-то зелья, отравлением, которое представляемое мною правосудие должно разоблачать, а совершивших его – карать.

– Ваше величество, – с той же терпеливостью сказал Жильбер, – умоляю вас, будьте снисходительны к заблуждающимся.

– А, так, значит, вы это признаете?