Анж Питу

Бийо очень хотелось последовать примеру Майяра, но Жильбер увлек его за собой в ратушу.

Все бунтовщики, будь то мужчины или женщины, рано или поздно неизбежно приходят к ратуше. Вместо того чтобы плыть по течению реки, Жильбер направился прямо к ее устью.

В ратуше уже знали, что происходит в Париже, но не придавали этому значения. И правда, что за дело флегматику Байи и аристократу Лафайету до какой-то женщины, которой взбрело в голову бить в барабан? Кто-то раньше времени начал праздновать масленицу, только и всего.

Но когда вслед за барабанщицей пришли две или три тысячи женщин; когда на флангах этого войска, увеличивавшегося с минуты на минуту, показалось не менее многочисленное войско мужчин, зловеще усмехающихся и вооруженных; когда стало понятно, что эти мужчины заранее радуются злу, которое собираются совершить женщины, злу тем более неотвратимому, что было известно: общество не будет препятствовать злоумышленникам творить зло, а власти не будут карать их после того, как оно свершится, — в ратуше забеспокоились.

Мужчины улыбались, потому что им было отрадно видеть, как слабая половина рода человеческого совершит зло, которое не смели совершить они.

Полчаса спустя на Гревской площади собралось десять тысяч женщин.

Видя, что их достаточно много, эти дамы подбоченились и стали решать, как быть дальше.

Обсуждение проходило бурно; говорили в основном привратницы, рыночные торговки, проститутки. Многие были роялистками и не только не собирались причинить зло королю и королеве, но пошли бы ради них на смерть. Отголоски этого странного спора были слышны за рекой, у молчаливых башен собора Парижской Богоматери; чего только ни повидал этот собор на своем веку, но такого еще не бывало.

Итог обсуждения был таков:

«Пойдем подпалим ратушу, где изготовляется столько бумажного хлама, из-за которого мы голодаем».

В это время в ратуше как раз шел суд над булочником, который обвешивал покупателей.

Понятно, что, чем дороже хлеб, тем выгоднее занятие такого рода; но чем оно прибыльнее, тем опаснее.

Поэтому «фонарных дел мастера» уже поджидали булочника с новой веревкой.

Охрана ратуши всеми силами пыталась спасти несчастного. Но, как мы видели, с некоторых пор человеколюбие было не в чести.

Женщины набросились на охрану, разбили ее наголову, ворвались в ратушу и начали погром.

Они хотели все что можно бросить в Сену, а что невозможно бросить в Сену — сжечь на месте.

Итак, людей — в воду, стены — в огонь.

Это была нелегкая работа.

В ратуше было всех понемногу.

Прежде всего, в ней находились триста выборщиков.

В ней находились мэры и их помощники.

— Слишком долго бросать всех этих людей в воду, — сказала одна рассудительная женщина: ей хотелось поскорее со всем покончить.

— Но ведь они этого заслуживают, — сказала другая.

— Да, но у нас мало времени.

— Ну что ж! Сожжем все! — послышался чей-то голос. — Так будет проще.

Стали искать факелы, потребовали огня; потом, заодно, чтобы не терять времени, решили повесить одного подвернувшегося под руку аббата — Лефевра д’Ормессона.

По счастью, человек в сером сюртуке не дремал. Он перерезал веревку, аббат упал с высоты семнадцати футов, вывихнул ногу и, хромая, удалился под хохот всех этих мегер.

Аббат легко отделался благодаря тому, что факелы уже горели и поджигательницы направлялись к архивам, так что еще десять минут — и все было бы в огне.

Неожиданно человек в сером сюртуке бросается и вырывает головни и факелы из рук женщин; женщины сопротивляются, мужчина колотит их горящим факелом и, пока женщины гасят подолы юбок, выхватывает из огня занимающиеся бумаги.

Что это еще за человек, осмелившийся восстать против устрашающей воли десяти тысяч разъяренных созданий? С какой стати он ими командует? Аббата Лефевра так и не удалось повесить, но уж этого-то они повесят как следует. За него вступиться будет некому, ведь сам он уже не сможет этого сделать.

Поднимается неистовый гвалт: все грозят храбрецу смертью и пытаются угрозу претворить в дело.

Женщины окружили мужчину в сером сюртуке и уже накинули ему петлю на шею. Но тут подоспел Бийо, чтобы оказать Майяру ту же услугу, какую Майяр оказал аббату.

Он хватается за веревку и разрезает ее двумя-тремя взмахами острого, хорошо наточенного ножа; тот пока что служит владельцу для разрезания веревок, но в случае необходимости, направленный сильной рукою, может послужить и для других целей.

Кромсая веревку на кусочки, Бийо кричит:

— Остановитесь, несчастные! Вы что, не узнаете одного из покорителей Бастилии?! Того, кто прошел по доске, чтобы заставить их сдаться, пока я барахтался во рву?! Вы что, не узнаете господина Майяра?

Услышав это имя, такое известное и внушавшее такой страх, женщины остановились. Они переглянулись, отерли пот со лба.

Они хорошо потрудились, и хотя уже стоял октябрь, пот лился с них ручьем.

— Это господин Майяр, покоритель Бастилии! Это господин Майяр, судебный исполнитель из Шатле! Да здравствует господин Майяр!

Угрозы сменяются ласками; Майяра обнимают с криками «Да здравствует господин Майяр!».

Майяр молча смотрит на Бийо и пожимает ему руку.