Анж Питу

— Стали бы вы, Бийо, убивать де Лонэ ружейным прикладом?

— Нет.

— Стали бы вы стрелять во Флесселя из пистолета?

— Нет.

— Стали бы вы вешать Фуллона?

— Нет.

— Стали бы вы приносить окровавленное сердце Бертье в зал совета выборщиков?

— Какой позор! — воскликнул Бийо. — Да я, как бы ни был виноват этот человек, дал бы разорвать себя на части, лишь бы его спасти; вот, смотрите, меня ранили, когда я защищал его, и если бы Питу не утащил меня к реке…

— Это верно, — подтвердил Питу, — если бы не я, туго бы пришлось папаше Бийо.

— Вот видите. В том-то и дело, Бийо, что найдется немало людей, которые поступили бы так же, если бы чувствовали поддержку, между тем как видя перед собой дурные примеры они, напротив, становятся сначала злобными, затем жестокими, потом свирепыми и совершают преступления, а сделанного ведь не воротишь.

— Ну хорошо, — сказал Бийо, — я допускаю, что господин Питт, вернее, его деньги, причастны к смерти Флесселя, Фуллона и Бертье. И какой ему от этого прок?

Жильбер начал смеяться тем беззвучным смехом, что приводит в изумление простаков и в трепет — людей мыслящих.

— Вы спрашиваете, какой ему от этого прок?

— Да, спрашиваю.

— Сейчас скажу. Вы, верно, очень любите революцию, раз шли на штурм Бастилии, ступая по крови.

— Да, я ее любил.

— Вот-вот! Теперь вы ее разлюбили. Теперь вы скучаете по Виллер-Котре и Пислё, по вашим мирным равнинам и лесной сени.

— Frigida Tempe[34], — пробормотал себе под нос Питу.

— Да, да, вы правы, — сказал Бийо.

— Ну что ж! Вы, папаша Бийо, фермер, вы собственник, вы дитя Иль-де-Франса и, следовательно, француз старого закала, вы представитель третьего сословия, представитель так называемого большинства. И вы уже сыты по горло!

— Я не отрицаю.

— Значит, большинству все это тоже скоро встанет поперек горла.

— И что?

— И в один прекрасный день вы протянете руку солдатам господина герцога Брауншвейгского и господина Питта, явившимся для того, чтобы именем этих двух освободителей Франции вернуть вас в лоно здравых учений.

— Никогда!

— Не зарекайтесь! Подождите, сами увидите.

— Флессель, Бертье и Фуллон в общем-то были негодяями… — вставил Питу.

— Черт возьми! Точно так же, как были негодяями господа де Сартин и де Морепа, а прежде них — господа д’Аржансон и Фелипо, а прежде них — господин Ло, а до него господин Дюверне, Лебланы и братья Пари, как были негодяями Фуке, Мазарини, Самблансе, Ангерран де Мариньи; господин де Бриенн — негодяй в глазах господина де Калонна, господин де Калонн — негодяй в глазах господина де Неккера, господин де Неккер будет негодяем в глазах министра, который придет ему на смену через два года.

— О, что вы, доктор, — прошептал Бийо, — господин Неккер никак не может быть негодяем!

— Как вы, мой славный Бийо, станете негодяем в глазах малыша Питу, если какой-нибудь агент господина Питта за бутылкой водки преподаст ему некоторые теории и вдобавок пообещает десять франков в день за участие в мятеже. Как видите, дорогой Бийо, словом «негодяй» в революции обозначают человека, думающего не так, как вы; всем нам так или иначе суждено носить это звание. Некоторых оно будет сопровождать до самой могилы, а иных и за могилой: их имена дойдут до потомков вместе с этим определением. Вот, дорогой Бийо, что мне ясно, а вам нет. Бийо, Бийо, не надо честным людям устраняться.

— Полноте, — произнес Бийо, — пусть даже честные люди устранятся, революция все равно пойдет своим путем: ее не остановить.

На губах Жильбера вновь заиграла улыбка.

— Большой ребенок! — сказал он. — Вы бросаете плуг, распрягаете лошадей и говорите: «Прекрасно, я больше не нужен, плуг будет пахать сам собой». Но, друг мой, кто совершил революцию? Честные люди, не правда ли?

— Франция льстит себя этой мыслью. Мне кажется, Лафайет — честный человек, мне кажется, Байи — честный человек, мне кажется, господин Неккер — честный человек, наконец, мне кажется, господа Эли и Юлен, господин Майяр, сражавшиеся бок о бок со мной, — честные люди, наконец, мне кажется, что вы сами…

— Ну что ж, Бийо, если все честные люди: вы, я, Майяр, Юлен, Эли, Неккер, Байи, Лафайет — все устранятся, кто же будет действовать? Эти мерзавцы, эти убийцы, эти негодяи, которых я назвал: агенты агентов господина Питта.

— Что вы можете сказать в ответ, папаша Бийо? — спросил Питу, убежденный речами Жильбера.

— Ну что ж, — сказал Бийо, — мы вооружимся и перестреляем их как собак.

— Погодите. Кто вооружится?

— Все.

— Бийо, Бийо, вспомните одну вещь, милый друг: то, что мы делаем сейчас, называется… Как называется то, чем мы сейчас занимаемся, Бийо?

— Это называется политика, господин Жильбер.