Антропный принцип

Он развернулся и исчез в темном углу за столом. Гулко загремел ключ, скрипнула тяжелая дверца сейфа. Послышалась какая-то возня, и через минуту он снова воздвигся передо мной и развернул на столе увесистый сверток из толстой брезентовой ткани защитного цвета. В кармашках недобро поблескивали металлом тревожного вида предметы, похожие на инструменты средневекового стоматолога. Боб принялся извлекать их один за одним, приговаривая:

– “Звездочка”, “Морской окунь”, “Римская Свеча”, “Стигматы”, “Каменный мешок”… Ну, с чего начнем?

– Не знаю, – с сомнением отозвался я. – Глаза разбегаются. Я, знаете ли, в вашем заведении впервые, может, что-то порекомендуете?

– Сам напросился, – сказал Боб, выбрал из лежащих на столе предметов один, похожий на зазубренный наконечник стрелы, и с силой вонзил в папку с моим именем…

Мама в детстве часто ругала меня за упрямство. Папа, наоборот, одобрял, говорил, что у меня есть характер, хотя сам то и дело пытался исправить этот характер армейским ремнем. А мама считала, что это и не характер вовсе, а глупость, если человек себе во вред лезет на рожон только потому, что не хочет уступить. А я не любил уступать, а на рожон лезть как раз-таки всегда предпочитал, особенно, если на меня начинали давить. Тогда я готов был стоять до конца, до кровавых соплей, до злых слез, но не сдаться и не уступить. На “Римской свече” я забыл про ядерную угрозу для человечества, в “Каменном мешке” осталась верность данным словам и обещаниям, “Звездочка” заставила вспомнить несчастного Борю Рубинчика, для которого прыжок вниз головой из окна стал желанным и единственным выходом, а после “Морского окуня”, едва перестала хлестать изо рта, носа, ушей и вытаращенных, как у рыбы, глаз едкая и густая соленая вода, у меня осталось только остервенелое, яростное упрямство, которое я подкреплял, как мог, то ругаясь в голос по-черному, то выкрикивая одну за одной военные песни – вот вам культ воинской доблести предков, твари! Нам нужна одна победа! Врагу не сдается наш гордый “Варяг”! Ты верен был своей мечте! Белла, чао, белла, чао, белла чао, чао, чао!!!

– Мне кажется, мы зря тратим лхаш, – заметила Стелла. – А время идет.

– Сколько…уже?…

Слова из ободранного матом и песнями горлом выходили с трудом.

– Двадцать минут. На рекорд идешь, – ответил Боб с некоторым, как мне показалось, одобрением.

– Незаметно…пролетело…

– Дурак упёртый! – с досадой воскликнула Стелла. – Помрешь ведь. Или спятишь.

Она посмотрела на Боба.

– Ну, и что делать с ним?

Он присел передо мной на корточки. Глаза у него были бесцветные, как мутное стекло.

– Отпустить, – сказал Боб.

Не оборачиваясь, он пошарил рукой на столе и что-то захватил лапищей.

– Отправить на все четыре стороны восвояси. С подарком на память.

Он разжал мясистую ладонь. На ней лежали какой-то плоский железный конус, похожий на шляпку мелкой поганки, и сотканная из тончайших серебристых нитей крошечная паутинка.

– Вот это, – Боб осторожно взял пальцами конус, – “Мухомор”. Хорошая штука, если нужно кого-то убрать. Висит рядом с намеченной целью и сканирует сигнатуры в небольшом радиусе, метров сто. Ищет пьяных, психов разных. Просто моральных уродов и хулиганье. Находит и срабатывает. Направленный приступ ярости – бац! И нет человека. Забьют насмерть или искалечат. И сами, самое главное, не поймут, за что и почему. Как у вас в милицейских рапортах пишут? “На почве внезапно возникших неприязненных отношений…” Бывает, что ждать приходится долго, зато надежно. У меня найдется парочка таких. Для твоих отца и матери.

Я боднул его лбом, целясь в переносицу, но промахнулся. Он отдернул голову быстро, как кобра, и оскалился в беззвучном смехе.

– А вот это “Арахна”, – он показал паутинку. – Для тебя. Блокирует выработку и усвоение бета-липотрофина и эндорфинов в мозгу и генерирует низкие вибрации. Пожизненная депрессия обеспечена. Будешь лямку тянуть, без радости, без удовольствия, в вечной тоске, до гробовой доски. Сам в петлю полезешь. Гарантирую.

Боб подбросил лхаш на ладони.

– Ну, что выбираешь? “Мухомор” или “Арахна”? Тебе решать, друг. Тебе решать.

– Вам их все равно уже не достать, – сказал я. – Они ушли через масах в Светогорске. Кажется, в Финляндию. Куда точно, не в курсе.

В тот момент мне казалось это удачным компромиссом.

Боб удивленно воззрился на меня, а потом повернулся к Стелле. На лице у нее вдруг появилось выражение какого-то испуганного изумления. Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, даже рот приоткрылся как-то по-детски, а потом выдохнула:

– Сингулярность меня побери! Он не знает.

Боб встал и тоже поглядел на меня сверху вниз едва ли не с сочувствием.

– Не знает, – откликнулся он эхом.

Стелла порывисто встала, одернула натянувшуюся на бедрах узкую серую юбку и подошла ко мне. На лице у нее было озабоченное выражение, как у лечащего врача, который внезапно понял, что его пациент болен куда серьезнее, чем предполагалось.