Антропный принцип

Слева что-то звякнуло и дробно загрохотало. Я не без труда повернул голову. У левой стены примостился столик с пожелтевшим графином и пишущей машинкой, за которой сидела строгого вида молодая женщина: белая блузка с застегнутым под горло воротником плотно стискивала высокую грудь, черные, как беззвездная ночь, кошачьего разреза глаза казались огромными за стеклами больших круглых очков в тонкой железной оправе, темные волосы аккуратно собраны на затылке в тяжелый пучок, гладкая смуглая кожа отливала оливковым на высоких скулах. Ловкие пальцы колотили по стальным кнопкам, как по клавишам фортепиано. Она допечатала строчку, со звоном сдвинула каретку влево и замерла, глядя перед собой.

Тишина сгустилась и стала почти осязаемо плотной. Человек за столом вытащил из пачки на столе папиросу и принялся разминать ее, все так же пристально глядя на меня. Я уставился в ответ и молчал. Время текло медленно, как густой сироп, и я был мухой, которая безнадежно в него влипла.

– Может, хватит в молчанку играть?!!

С портьер испуганно взлетели облака пыли. Он с силой засадил папиросу в столешницу, будто забивая гвоздь, все разом подпрыгнуло и зазвенело, перо выскочило из чернильницы, упало со стуком и скрылось во тьме под столом. Пишущая машинка коротко отозвалась лязгающим железным каскадом, зазвенела и снова затихла.

– Переигрываете, – сказал я.

Человек в синем кителе поднимался из-за стола, но сейчас замер, опираясь кулаками на картонную папку с моей фамилией. Я покосился влево: молодая женщина все так же сидела за пишущей машинкой, но мне показалось, что в ее черных глазах звездочками вспыхнуло веселое любопытство.

– В каком это смысле, переигрываем? – свирепым басом осведомился мужчина.

– В самом прямом, – ответил я. – Ни актерство, ни костюмы, ни декорации никуда не годятся. Халтура. Форма НКВД тридцатых годов, плакат этот нелепый, а таких телефонов и чернильниц с пером я уже лет двадцать не видел. Лексика тоже ни к черту: “враги трудового народа”, “в молчанку играть” – ну надо же! Ты бы еще “тамбовского волка” вспомнил.

Он сел. Я усмехнулся и покачал головой.

– Это додуматься до такого: комиссар госбезопасности третьего ранга с внешностью Гойко Митича![10]

Смеяться было больно, но я себя заставил. Веселые искорки в глазах женщины разгорались ярче.

– И секретарь-машинистка под стать. Как с обложки журнала “Искусство кино”. Похожа на актрису эту…итальянскую…не вспомнить сейчас. Иф Штеллай, если не ошибаюсь?

Я повернулся человеку за столом.

– А ты Боб?

Он зло засопел. Женщина откинулась на спинку стула и расхохоталась. У нее были красиво очерченные губы и зубы ослепительной белизны, сверкавшие в полумраке как праздничный фарфор. Не переставая смеяться, она распустила тяжелые темные кудри, сняла очки, расстегнула две верхние пуговицы на блузке и с насмешливой церемонностью прижала ладонь к распахнувшемуся декольте.

– Керувим Иф Штеллай Шеда Мадиах, – назвалась она, чуть отдышавшись. – Можно просто Стелла. А этой мой незаменимый, хоть и несколько недалекий помощник, Ишим Боб Шед Махрив.

Тот угрюмо кивнул.

– Ну вот, видишь, я же говорила тебе, что он сразу догадается! А ты что? Паттерны, генетическая память, стандартизированный шаблон восприятия, подсознательный страх! Это Боб тебя напугать хотел, – пояснила она мне. – Глупость придумал какую-то, да и я тоже хороша, что согласилась. Надо было делать, как сначала хотели: больничная палата, гипс, бинты, рядом папа с мамой – смотришь, и поверил бы.

Она вздохнула, подалась вперед, подперев лицо ладонью, и поинтересовалась у своего напарника:

– Ну? И какой теперь план?

Боб пожал плечами, молча поднялся, вышел из-за стола и подошел ко мне. Несмотря на сложение тяжелоатлета, двигался он с легкой, изящной непринужденностью – и так же непринужденно, без замаха, врезал мне с правой. Удар вышел такой силы, что две ножки стула оторвались от пола. Голова чуть не лопнула от ослепляющей и оглушающей боли, скула стремительно налилась давящей тяжестью.

– Ты бы хоть спросил его про что-то, прежде чем бить, – заметила Стелла.

– Это аванс, – пояснил Боб. – А вот и получка.

Боковой левый вышел сильнее, и опрокинул меня на пол вместе со стулом. Падение показалось мне долгим и каким-то замысловатым: я словно летел сквозь нагромождения ломаной мебели, вокруг все трещало, толкалось и колотило по больному, а потом я ударился головой о пол и замер в неожиданном, почти блаженном покое. Чугунная боль осталась где-то на периферии сознания, и оттуда же неслись голоса:

– Не перестарайся! Ему и так досталось в аварии.

– Да что ему досталось! Не авария и была, подумаешь, в канаву съехали. Толстяк за рулем вообще одними синяками отделался. А этот просто головой разок приложился.

– Вот именно, что головой. Она у них уязвимое место, а ты колотишь туда, как зря. Давай-ка, подними его, только поаккуратней.

Я снова оказался сидящим на стуле.

– Витя? – позвал меня женский голос. – Витя, ты тут?

Я сам не знал сейчас, где я.

– Капитан Адамов? Виктор Геннадьевич? Боб, вот, полюбуйся – он совсем потерялся! Ладно, дай-ка сюда “газировку”…