Антракт в овраге. Девственный Виктор

– Постой. Это не лишено остроумия. Раз Гриша, как он сам говорит, знаком с этой дамой, ему терять больше нечего. Пускай поговорит. А в случае обиды можно всегда сослаться на то, что словам ребенка нельзя придавать значения.

– Я не могу опомниться! Какой позор! И это называется женщина, фу!

– Это, конечно, ужасно, но пускай Гриша сходит, – ему теперь терять нечего.

Прокурорша печально посмотрела на сына и подтвердила:

– Да, ему теперь терять нечего, – пусть поговорит.

V.

Гриша долго ходил около Сусловского забора, ожидая, чтобы все враги вышли на теннисную площадку и дали таким образом ему возможность незаметно, без насмешек и драки, проникнуть в дом.

На балконе была только прислуга, убиравшая со стола. Некоторое время она продолжала стряхивать крошки, нс обращая внимания на пришедшего. Наконец спросила, опершись на щетку:

– Вам чего? Вы с запиской от мамаши?

– Нет, я сам.

Горничная успокоилась и начала мести. Гриша стоял, не выпуская из рук фуражки, и осматривал вражеский стан. Впрочем, он почему-то не думал о том, что вот этот балкон, стол, занавески, тарелки со следами сладкого пирога с малиной, – принадлежат немцам. Всё было странно, как во всяком чужом месте, но нисколько не неприятно.

– Вчера за водой ходила, целый десяток груздей нашла, – заметила вдруг горничная, очевидно, чтобы занять посетителя.

– А мама уже варенье сварила.

– Почем Матвей-то вам носит? Он всегда дорожится не в свою голову.

– Я не знаю. Зато у него ягоды крупнее.

– Рассказывайте! Будут на судейские дачи хорошие ягоды носить!

– Конечно. Наша дача ближе к дороге, к нам первым и приносят, а вам одна дрянь остается. Горничная даже остановилась мести и с искренним сожалением воскликнула:

– Рассчитал! Так ведь к вам Матвей носит, а к нам Сергей. Сергей-то мимо вас идет, даже не глядит. Хоть озолотите его, не продаст.

– Отчего же не продаст?

– Вот ты и подумай, отчего. Значит, хороши господа, что даже ягодник гнушается!

Грише хотелось еще что-то сказать, но на балкон влетела Фря с ракеткой в руках. Влетев, она остановилась и, заметив Гришу, обратилась к нему с холодной учтивостью:

– Чего тебе нужно, дурак?

– Сама дура! Я с тобой и разговаривать-то не хочу.

– Зачем же ты пришел?

– Я пришел в гости.

– В гости? – воскликнула Фря, поднимая ракетку.

– Не к тебе вовсе; я пришел к Зое Петровне.

«Он совсем с ума сошел!», решила девочка, но тем не менее крикнула внутрь дома смеющимся голосом, будто сообщая что-то невероятно смешное:

– Зоя Петровна, к вам пришли!

– Ко мне? Кто же, Евгений Павлович?

– Нет, не он. Выйдите, вы сами увидите.

– Что за таинственность! – раздалось из комнат, и Залесская показалась на пороге. Девочка и прислуга остались на балконе в качестве зрительниц. Фредсгонда хотела было сбегать за братьями и сестрами, но, очевидно, боялась пропустить хотя бы малейшее слово из встречи Гриши с Зоей Петровной, – и любопытство одолело великодушие.

Залесская сейчас же узнала маленького Кравченка.

– Ах, вот кто меня ждет! Ну, спасибо, что не забыл. Маша, дайте чая и варенья!

Гриша не знал, куда девать глаза и руки. Зоя Петровна была не так разговорчива, как тот раз. Очевидно, она делалась добрее только после того, как ее обольют, но чем же ее облить теперь? Фредегонде, по-видимому, надоело ждать: с гостем обращались, как с гостем, – ничего особенного, – и она выскочила обратно на двор, где вдали раздавались немецкие крики и смех.

Оглядевшись, Гриша встал и шаркнул ножкой.

– Ты что: уходишь или благодаришь за чай?

– Не то и не другое, а я вам хочу сказать секрет.

– Какое страшное вступление! Ну говори.

– Вы собираетесь к нам придти?

– Не знаю. Может быть, и приду. В чём дело?

– Вы лучше не приходите.

– Вот это называется быть любезным? Отчего же мне к вам не приходить?

– Так, не приходите. Мама сердится, зачем вы гуляете и катаетесь с Евгением Павловичем.

– Что такое? Твоя мама сердится, зачем я гуляю с Масловским?

– Да.

– Да ей-то что до этого?

Гриша ничего не мог ответить. Наконец, он начал:

– Мама у нас вообще очень строгая.

– Это очень хорошо, может быть, но я ей не дочка, и Евгений Павлович – не сын, насколько я знаю.

Помолчав, она спросила как-то не спроста:

– А у вас Евгений Павлович часто бывает?

– Часто.

– В карты играет по вечерам?

– И в карты играет, и так.

Залесская опять подумала и потом, прошептав: «не может быть», продолжала:

– Что же, тебя послали передать мне это?

– Нет, я сам.

Зоя Петровна пристально посмотрела на мальчика, потом тряхнула головой и будто про себя сказала: «это еще глупее!» Но второе предположение, очевидно, понравилось ей больше первого, на которое она сказала «не может быть», потому что, вдруг улыбнувшись, она произнесла весело:

– Да ты, мой друг, уж сам меня не ревнуешь ли?

– Как это?

– Бедный кролик: он еще спрашивает, как ревнуют.

Она мечтательно задумалась, а Гриша почему-то вспомнил о Масловском, – и ему стало скучно и неприятно.

– Да, я – тоже.

– Что тоже? – равнодушно отозвалась Залесская.

– Тоже ревную.

Зоя Петровна ничего не ответила и начала будто совсем не о том: