Антон Райзер

Возвратясь домой в мрачном настроении, он стал развивать тот же образ: некто хочет поведать другу о своем страдании, но, не застав того дома, в унынии бредет восвояси. Увенчалось все это ужасным видением: этот некто застает друга мертвым и проклинает недавно выпавшее на его долю счастье, потому что потерял наивысшее счастье – верного друга. Из всего этого родились стихи, которые он записал, придя домой:

Искал я долго друга,
Чтобы свои страдания поведать,
Но не нашел его…
Побрел я грустно,
С тяжелым сердцем
В хижину свою.

Искал я долго друга,
Чтобы ему о радости поведать,
Но не нашел его…
Тогда я стал печален,
Как прежде весел был,
И молча прочь побрел.

Искал я долго друга,
Чтобы ему о счастии поведать,
Но мертвым я нашел его…
Тогда я проклял счастье
И клятву дал себе,
Покуда слезы из очей течь могут,
Оплакивать единственного друга,
Ведь одного я только друга знал.

В это время Райзер через канторского сына Винтера свел весьма интересное знакомство с философствующим уксусоваром, с коим тот уже несколько месяцев хотел его познакомить, но все никак не мог выбрать время. Однажды вечером Винтер все же зашел за Райзером, нетерпеливо ожидавшим этой встречи, и по дороге дал ему несколько советов, как следует себя вести в доме уксусовара: при встрече не произносить «добрый вечер», а при расставании – «доброй ночи». Они прошли по длинной Остерштрассе с ее старинными домами, затем под большой аркой, по вытянутому двору и оказались в уксусоварне, на задах которой сам мастер имел свой участок, где под утепленным укрытием тянулись ряды бочек, среди которых легко можно было затеряться. Каждое слово отдавалось здесь глухим эхом. Кругом не было видно ни души, и Винтер принялся кричать: «Ubi?», в ответ издалека донеслось: «Hic!» Они вошли в помещение, примыкавшее к сараю с бочками, и увидели уксусовара – тот стоял у окна, в белом жилете, голубом фартуке, в рубахе с засученными рукавами и что-то писал. «Готово», – сказал он и протянул Винтеру листок бумаги, на котором были написаны латинские стихи, только что им сочиненные.

Уксусовар показался Райзеру человеком лет тридцати; в каждом его движении, в каждом быстром взгляде чувствовалась затаенная сила. С первой минуты Райзера охватило благоговение к нему, сам же уксусовар поначалу его словно и не заметил. Обращаясь к Винтеру, он заговорил о новых музыкальных сочинениях и каких-то других предметах. Говорил он на нижненемецком диалекте, выражаясь при этом столь благородно и правильно, что даже этот грубейший диалект звучал в его устах прекрасной мелодией, заставлявшей неотрывно следить за его губами. Впоследствии Райзер много раз испытывал это чувство, когда уксусовар среди своих бочек преподавал ему уроки мудрости.

Наступил довольно прохладный осенний вечер, и уксусовар пригласил обоих гостей в величественную теплую залу, уставленную длинными рядами бочек, где угостил их сладким и очень вкусным пивом. Беседа сделалась общей, и когда речь зашла об одном их знакомце, старике со смешными и забавными причудами, уксусовар стал описывать его характер с мельчайшими подробностями совершенно в духе Стерна. Под конец он прочел несколько страниц из «Тома Джонса» так выразительно и с такой ясной, четкой дикцией, что более приятного времяпрепровождения Райзер даже не мог припомнить и на обратном пути только и говорил молодому Винтеру, что о наслаждении, доставленном ему этим новым знакомством.

Отныне он посещал уксусовара чуть ли не каждый вечер, иногда в компании Винтера, иногда один; они усаживались под висячей лампой подле растопленной печи среди бочек, каждый на своей деревянной скамье, и читали «Тома Джонса» либо упражнялись в описании разных характеров; и Антон Райзер был так доволен и счастлив, как бывал разве только с Филиппом Райзером. Но в обществе уксусовара он еще и чувствовал себя более уверенным и приподнятым над повседневностью, стоило ему подумать, что человек таких знаний и талантов столь терпеливо и стойко переносит свою судьбу, отказавшую ему в общении с более изысканным кругом, который мог бы дать его уму обильную духовную пищу. Сама мысль, что такой человек прозябает в темноте и безвестности, делала его достоинства более явными в глазах Райзера – так в темноте луч света кажется более ярким, нежели в сиянии множества других лучей.