Антон Райзер

Однажды воспарил душою
Мудрец в заоблачную высь,
Куда, лишив его покоя,
Все помыслы его рвались.

Душа, невидимая взору,
Стремится отыскать свой путь,
Найти в реальности опору,
Что так и хочет ускользнуть.

Растут в ней мысли, как громады,
Пред ней открыта высота,
Ей нет закона, нет преграды,
Но в ней – одна лишь пустота.

Душа, отчаявшись, дерзает
Проникнуть в сущность бытия
И с удивленьем ощущает
Ничтожность собственного «я».

Теперь ей – лишь крыла расправить,
Подобно смелому орлу,
И прямо к Богу путь направить,
Кому весь мир поет хвалу.

Не в пустоте, а на просторе
Ей будет радостно летать,
Ее, как ласковое море,
Омоет Божья благодать.

Втиснув в эти стихи понятие Бога, он попытался теперь поэтически выразить и представление о мире. Таким образом, вся его поэзия целиком сосредоточилась на общих понятиях. Никакой склонности описывать природу в ее частных проявлениях – вне человека или в нем самом – он не испытывал. Его воображение постоянно работало над тем, чтобы облечь в поэтические образы обширные понятия – мир, Бог, жизнь, бытие и тому подобное, – над которыми бился его разум. И сами эти поэтические образы становились для него чем-то естественным и великим наравне с облаками, морем, солнцем и звездами.

Его стихотворение о мире было куда больше размышлением, нежели стихотворением, и потому являло собой нечто до чрезвычайности вымученное. Начиналось оно так:

Из праха ль человек восстанет,
И с ним весь мир его —
В могиле ль навсегда увянет,
И с ним весь мир его.

Филипп Райзер немилосердно разбранил это стихотворение, сделав исключение лишь для следующих строк, которые нашел более или менее сносными:

Тот – лишь богатство собирает,
Тот – славу и почет;
Любой в свою игру играет
И только тем живет.

Теперь фантазия Райзера вошла в противоречие с его мыслью, при всяком удобном случае она пыталась вторгнуться в область последней и облечь в образы наиабстрактнейшие понятия. Для Райзера это было сущее мучение, и в этом настроении он сочинил маловыразительные стихи о мире, которые представляли собой и не чистую спекуляцию, и не поэзию, но нечто среднее между тем и другим.

Наставшая дождливая пора не развеяла его поэтического одиночества. Он запирался в своей комнате, где кое-как привел в порядок и с большим трудом настроил ветхое фортепиано. Теперь он просиживал за этим фортепиано целые дни напролет и, хорошо зная ноты, разобрал почти все арии из «Охоты», из «Смерти Авеля» и другие, затем играл и пел их самому себе. А между тем он от доски до доски несколько раз перечитал Филдингова «Тома Джонса» и «Стихотворения» Халлера, проведя в уединении несколько недель – почти столь же счастливых, как прежде на чердаке, когда целиком погрузился в философию. А стихотворения Халлера он почти все выучил наизусть.

Здесь в один из дней его посетил Филипп Райзер и попросил сочинить слова для хоральной арии, которые сам намеревался потом положить на музыку. Эта просьба так польстила Антону Райзеру и вдохновила его, что, едва оставшись наедине, он тут же принялся за работу и, взяв несколько случайных аккордов, за какой-нибудь час сочинил следующие стихи:

Власть Господа благословенна —
Так преклони пред Ним колена,
Воспой хвалу Ему, Земля!

Шумите для него, дубравы,
Стелитесь, зеленея, травы,
Цветите для Него, поля!

Вы для Него гремите, грозы,
И славьте Бога без конца
Леса, пещеры, реки, горы,
Пусть ваши не умолкнут хоры
В честь Вечного Творца!

Так пусть же вечно все творенья,
Ликуя, песнь благодаренья
Создателю поют —
Пусть мир, что мудро Бог устроил,
Что бытия Он удостоил,
Восславит Божий труд.