Антон и Зяблик

- Я, конечно, человек не шибко ученый, но кое-что и понимаю. Оно, понятное дело, не всякий помнит, откуда прародитель наш пришел, только, если рассудить, вся Россия из деревни вышла. А вы вот о себе так ничего и не сказали. Нет уж, девушка, раз к нам едете, значит, обстоятельства у вас такие получились…

- Да будет тебе приставать, - сказала жена. - Хватил уж где-то, не остановится.

- Выпил, это верно. От тебя не укроешься.

Шурке этот разговор показался важным, и она с неодобрением посмотрела на мать.

- Правда, от тебя не укроешься, - поддержала она отца.

- Ну, однако же, нашей беседе не мешай, - строго сказал Марафон. - Вот и ей, гляди, - он кивнул на Шурку, - интересно. Да и Васе, может, важно знать… Эй, Василь Трофимыч, будет бензину расходовать, садись к нам - может, девушке поговорить с тобой хочется!

Вася приотстал. Он бежал какое-то время рядом, потом прыгнул бочком в сани. Взял у Марафона кисет и стал скручивать цигарку. Скручивал долго и старательно, щурил глаз и усмехался, слушая Марафона.

- Вы меня извиняйте, барышня, за то, что я, конечно, выпил маленько, - продолжал Марафон. - Очень уважаю я вас, поскольку вы, сказать, у Ивана Акимыча в совхозе служить будете, а он крепкий мужик, кого зря к себе не возьмет. Так что мое вам полное будет почтение. Барышня вы культурная, с образованием, отец-мать у вас, квартирка с газом, так ведь? Дед ваш из деревенских, это понятно, ну, а вам вот, вам вот чего в городе не сидится? Очень важно мне знать это, девушка.

- Да отстань ты от нее, богом прошу,- опять вмешалась мать.

- Не нравится ей наш разговор, - огорченно сказал Марафон. - А почему не нравится? Потому что ей, старой, урок…

Шурка покосилась на мать и сердито свела брови.

- Почему же это вас так интересует? - тихо и уже с любопытством спросила большая Шура, переводя глаза с Марафона на его жену и догадываясь, что между ними идет какой-то давнишний спор.

- А потому, значит, что вы приехали, а моя вон дура уехала, старуху мать не пожалела, а мать-то… Тьфу, не стану я тут мать винить, не в ей тут дело. Вот и уехала, а за каким счастьем, спрашивается? Вон Вася, милый человек, руки золотые, так ведь и ему в душу плюнула! И нет бы в деревне, сказать, ей плохо жилось. Электричество, радио, пожалуйте… Так ей и это нипочем, красивой жизни захотела, елки-мочалки! Вы извиняйте, конечно, за грубое слово, это у меня присказка такая. Эх ты, Вася-Василек, голову не вешай!.. - Он хлопнул Васю по плечу и запел вдруг совсем что-то несуразное, запел и сразу осекся. - Нету у меня голосу… Вот и Шурка у меня большая охотница до музыки, а голосишко хрипатый, вроде как у меня. Корове бодучей бог рог не дает, а нам вот с Шуркой иной раз так спеть охота! А нету, значит, данных никаких. Верно я говорю? - спросил он у дочки.

- Верно, - согласилась Шурка и покраснела. - Только я, когда мне петь охота, все равно пою.

Даже Вася не удержался и хохотнул, и теперь с широкого, губастого лица его, словно оттаявшего после мороза, не сходила плутоватая улыбка. Шурка перехватила его взгляд, бросила девушке вожжи: «На, погоняй!» - и бухнулась к нему на колени. Бухнулась и завертелась, устраиваясь как в кресле, а он - вот дело-то какое - отвел цигарку в сторону и огромной, с лопату, ладонью своей погладил ее по пунцовой щеке.

- Эх, Вася, душа моя! - сказал Марафон и полез к нему целоваться, а жена, поджав губы, застыла с выражением крайнего и снисходительного терпения - видно, привыкла, притерпелась и давно уже махнула на мужа рукой.

Большая Шура с неуверенной лихостью новичка правила конем, вся поглощенная важным делом, и пугливо оглядывалась по сторонам. Солнце еще пряталось за горизонтом, а небо полыхало, переливалось огнями, бушевало над лесом, металось в камышовых зарослях, впаянных в лед реки. Сани нырнули вниз, покатились с пологой горы, самоходом взмыли вверх, и сразу полыхнуло в глаза малиновое солнце. Показался ветряк при школе, а там и открылась родная деревня. Она уже проснулась. От каждой избы поднимались в небо медленные столбы дыма. Из подворотен вылетали заспанные псы, вскачь неслись за Полканом, оглашая утро яростным лаем.

У самых ворот с ведром ждала их бабка Лукерья. Она поставила ведро в снег и козырьком приставила ладошку, потому что от солнца рябило в старых глазах. Марафон перехватил у девушки вожжи и придержал коня.

- Принимай, бабка, гостей! Новую дочку себе привез. - И, повернувшись к Шуре, сказал: - Прежде попьешь у нас чайку, отдохнешь, а потом Вася тебя отвезет. С полным ведром - к счастью, говорят. Так-то вот, елки-мочалки…

НАТАША

Филька снял с себя сапоги еще во дворе, приподнял щеколду и тихо прошел в избу, стараясь не скрипеть половицами. Время было позднее - второй час ночи, но мать еще не спала.

- Явился, полуношник! Ты тут маешься, дулу изводишь, а он шляется где зря. Говорил с бригадир м-то?

Филька не ответил, взял со стола кусок творожного пирога и полез на печь. Она проводила его осуждающим взглядом, повернулась к мужу, спавшему рядом, и сердито толкнула его:

- А ты что себе думаешь? Слышь, Герасим?..