Антиутопия (ЛП)

Входит самый крупный из трех похитителей. Я знаю, что его зовут Фитц, хотя все трое старательно избегают называть друг друга по именам. Я пробыл здесь долго, и они пару раз допустили такую ошибку. Фитц любит ножи, хотя его кулаки размером с чайники, и он может одним ударом по голове выбить мне мозги. К счастью для меня, сегодня он не захватил коллекцию клинков.

— Принес тебе подарок, Малфой, — мрачно усмехается он.

Еда. Это еда? Пожалуйста, пусть будет еда.

Он бросает к моим ногам что-то длинное, завернутое в плащ. Сверток стонет.

Ладно, не еда.

— Наслаждайся, — ворчит Фитц. Он грязен и тревожно счастлив. — Пока можешь.

Я откидываю плащ, чтобы посмотреть на «подарок», хотя уже знаю — и мое сердце взорвалось, вновь сформировалось, иссохло от горя и снова запульсировало в груди. Я знаю этот плащ, я знаю эти волосы, я отлично знаю ощущение этой неизменно мягкой кожи ее щеки, когда откидываю капюшон.

С тех пор как я здесь, стараюсь не думать о Гермионе. Думать о ней — все равно что думать о сочном бифштексе. Больно. Голод в животе похож на большой когтистый вакуум, порой заставляющий корчиться на полу в агонии. Боль в груди не имеет к этому никакого отношения, но это тоже своего рода голод. Да, и глаза могут голодать по виду близких.

— Привет, — наконец говорит Гермиона, садясь. Она потирает лоб, на котором я вижу синяк. Выражение ее лица говорит, что долгое объяснение ее появления в моей камере неизбежно, но сейчас она впитывает меня своими глазами.

Я не могу даже пробормотать самый глупый вопрос. Я ошеломлен. Может быть, Фитц все-таки ударил меня по голове, повредил мозг — не могу поверить, что смотрю на нее.

— Привет, — неуверенно хриплю в ответ, пересохшее горло не привыкло к разговорам. Боюсь, что малейший звук или движение с моей стороны разорвет этот пузырь. Я считаю секунды, думая, что она исчезнет прежде, чем я досчитаю до десяти.

Шесть, семь…

— У меня в кармане буханка хлеба и немного вяленой ветчины. Они их не отняли.

Это не то, что обычно говорят при встрече, но я слишком далеко зашел, чтобы заботиться о логике или реальности. И просто киваю.

Она встает, слегка пошатываясь, потому что, очевидно, они ее немного потрепали. Достает маленький, плотно завернутый сверток. Он размером примерно с кулак. Гермиона кладет на ладонь, концентрируется и осторожно дует на него. Сверток из ткани разворачивается и расширяется так, что теперь она двумя руками держит ранее крошечный пакет. Я вижу буханку свежего хлеба и кусок свинины, завернутые в прозрачный пластик. Еда пахнет как рай, обмакнутый в шоколад, обжаренный во фритюре в пивном кляре.

Но как бы я ни был голоден, все, что я могу, — смотреть на Гермиону.

Она заворачивает еду обратно в ткань. Проявляется влажное пятно.

— Прости, что так долго, — говорит она.

Я слаб, но мне удается удержаться на ногах, когда она бросается в мои объятия. Она осыпает поцелуями мое лицо, касается каждой части меня, до которой может дотянуться, а затем хватает за плечи, чтобы встряхнуть. Все это время мои руки бездвижно висят вдоль тела.

— Ради Мерлина, почему ты не хочешь меня обнять?

Я моргаю. В конце концов, месяц назад она взяла с меня обещание.

— Я могу снова прикоснуться к тебе? — хриплю я.

Она плачет и смеется.

— Да, милый, ты можешь снова прикоснуться ко мне.

Я веду нас к куче грязных одеял в углу комнаты. Мы обнимаем друг друга, и она всхлипывает мне в шею. Последний раз я плакал во время Битвы при Хогвартсе. Я поклялся себе, что больше никогда этого не сделаю.

Впрочем, это не первая клятва, которую я нарушаю. Я прижимаю ее к себе так крепко, что понимаю, как ей больно; слезы капают ей на волосы.

***

Гермиона решила, что с нее хватит слез. И действительно, она и так намочила рваную рубашку Драко. Она пришла сюда по совершенно определенной причине, и рыдать над ним точно не входит в ее планы.

Он спал.

Она не торопилась, мысленно составляя карту его ран и при этом вынужденно подавляя очередную волну слез. Он был грязный, изможденный, весь в синяках и побоях. Несколько минут она наблюдала, как поднимается и опускается его грудь, — это ее успокаивало. Позже, когда он проснется, она заставит его немного поесть. И будет надеяться, что его не стошнит.

Ее любопытство взяло верх. Она начала осматривать каждый дюйм камеры, хотя знала, что Драко сбежал бы, если б нашел брешь или слабость, которую она ищет сейчас. Быстро прижав ухо к двери, она поняла, что стражники далеко. Было уже поздно, и, судя по всему, у тех выдался насыщенный событиями день.

Осмотрев камеру, она подошла к окну, из которого открывался дразнящий вид на живописный, залитый ночным светом двор, куда Драко и не надеялся попасть. На фоне темно-серой каменной стены прямо под окном она заметила белую полоску. Опустилась на колени и, осмотрев пятно, с удивлением обнаружила, что белизна была от кончика гусиного пера, спрятанного за отвалившейся каменной глыбой. Гермиона сунула руку внутрь и нашла грязный свиток пергамента.

Она развернула его и нахмурилась.