Антипка дарит журавлиное яйцо

Фимка заглянул под куст, откуда вылетел ястреб, и поманил ребят:

— Смотрите, что он тут делал…

В кустах лежала окровавленная белая курица. Вокруг неё на земле и на ветках белели разбросанные перья и клочки пуха с яркими капельками крови на них.

— Эх, немного не поспели, — вздохнул Фимка, поднимая курицу. — Ну что ж, надо её тёте Глафире отнести…

Поднявшись ещё немного по склону, ребята вылезли из оврага и пошли к птицеферме напрямик через ёлочки и низкие пышные кусты можжевельника. Ёлочки и можжевельник подходили к ферме почти вплотную.

Впереди, за острыми вершинками ёлок, показалась длинная крыша фермы. Между кустами бродили, белые куры.

— Куть-куть-куть! Куть-куть-куть! — позвал Антипка, и несколько кур наперегонки подбежали к ребятам.

Серёжа поймал одну курицу и, прижав её к груди, запел:

— Ко-ко-ко да ко-ко-ко,
Ко-ко-ко да ко-ко-ко…

Фимка неодобрительно посмотрел на него:

— Сам, что ли, сочинил песню-то?

— Нет. У нас такая пластинка есть. Это сербская песенка. «Курица» называется.

Серёжа снова запел, покачивая в такт головой:

— Ко-ко-ко да ко-ко-ко…

Но Фимка перебил его:

— Брось тут самодеятельность устраивать. Ещё увидит кто, смеяться будет. Да отпусти курицу. Кур, что ли, не видел…

— Она хорошая, смирная, — погладил Серёжа курицу по спине.

— Я их тоже люблю, — сказал Антипка и ласково провёл пальцем по красному гребешку. Но курица повернула голову и клюнула Антипку в палец.

— Ай-яй-яй! — вскрикнул Антипка, и Серёжа поспешно бросил курицу.

Курица, громко кудахча, бросилась в кусты.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Фимка. — Вот вам и смирная, и хорошая. Маленькая, а такого большого обидела.

На шум выбежала тётя Глафира — заведующая птицефермой.

— Это вы, ребята, — сказала она. — А я-то подумала, может, опять этот разбойник кур моих гоняет…

Но тут она увидела в руках у Фимки убитую ястребом курицу, всплеснула руками и хлопнула себя по бокам.

— Батюшки, да что же это получается? Каждый день по курице губит. Что же мне с ним, проклятым, делать — ума не приложу!

Ребята молчали, опустив смущённо головы, как будто они были виноваты в том, что ястреб таскает с птицефермы кур. А тётя Глафира, взяв у Фимки курицу, горестно причитала:

— Что за напасть такая! Не успеешь зайти на ферму, чтобы зерна́ вынести, он уж тут как тут. Целыми днями караулю его, а он меня караулит. Вон на той ёлке каждое утро сидит.

Мальчики повернули головы в ту сторону, в которую показывала тётя Глафира.

— Да вон он, ворюга! — закричала тётя Глафира. — Опять прилетел!

На голой сухой ёлке, возвышающейся над кустарником, на самой макушке, нахохлившись, сидела похожая издали на охапку сена большая птица.

— Нет на него никакой управы. Подстрелил бы кто его. Ведь было где-то у Никанорыча ружьё. Бывало, когда в сторожах ходил, день и ночь с ним таскался. Хоть бы припугнул разбойника…

— Есть у дедушки ружьё, — кивнул головой Антипка. — Оно у него за печкой стоит.

— Или вы, ребята, разок бы пальнули, — вздохнула тётя Глафира. — Нагнали бы страху на ворюгу. А то уж совсем от него спасения нет.

— Что ж, мы можем, — медленно, словно обдумывая что-то, проговорил Фимка.

— Наверно, твой дедушка не даст нам ружья, — с сомнением сказал Серёжа, повернувшись к Антипке. — Скажет, малы или ещё что-нибудь…

— Для такого дела даст, — решительно перебил его Фимка. — Только подойти к нему надо умеючи. Уж мы-то с Антипкой его знаем. Конечно, если сразу сказать ему: «Дай ружьё», обязательно откажет. А если издалека да вежливо…

— Ладно, пошли к деду, — сказал Антипка.

Глава пятая. ДЕД НИКАНОРЫЧ

У деда Никанорыча очень интересная борода — большая, пышная, из-за неё даже уши еле видны. На подбородке и щеках — она белая, как сметана, посредине — чёрная, будто кто её сажей вымазал, а конец бороды опять белый. В Мичашоре деда Никанорыча прозвали «дед Такскать».

Хитрое прозвище, и не поймёшь сразу, к чему оно. А прозвали деда так потому, что он в разговоре через два слова на третье говорит «так сказать». Но эти слова он выговаривает очень быстро, и у него получается не «так сказать», а одно слово «такскать».

Сейчас Никанорычу уже под семьдесят, но он ещё выходит на работу. Несколько лет назад его поставили сторожить зерносклады. Тогда-то ему правление выдало старую берданку. Дед её держал, как он говорил, «в боевой готовности, а то вдруг, такскать, воры нападут».

Но воры не нападали. Правление колхоза сократило штатную должность сторожа, а берданка так и осталась, у деда Никанорыча.

Теперь дед Никанорыч смотрит за изгородями на полях и лугах, если понадобится, чинит их, следит, чтобы скот не травил посевы. Ружьё он теперь и в руки не берёт. Может быть, даже позабыл о нём.

Когда ребята пришли к деду Никанорычу, он был занят тем, что, наколов дров и сложив их в поленницу, подметал во дворе в кучу щепки.

— Здравствуй, дедушка.

— Здорово, ребятки. А это кто ж такой? — спросил дед Никанорыч, поглядывая на Серёжу. — Не из космоса, случаем, прилетел?

— Это внук бабки Матрёны, — ответил Антипка. — На каникулы сюда приехал.