Антиквар

– Кажется, нет. Хотя родители постоянно что-то праздновали. Гости в доме не переводились, и стол почти всегда был накрыт. Может, и седьмого ноября – тоже. Даже вероятнее всего.

– Мои праздновали. Пока жили в Союзе – дома. Родители ходили на демонстрацию, возвращались с гостями – сразу за стол. А после, уже за границей, – помпезно. Посольский прием по случаю очередной годовщины… Публика нарядная. Мама в новом вечернем платье. Праздник! Какая, в конце концов, разница, что именно праздновали? Радостно было.

– Хочешь, сейчас начнем праздновать?

– Что именно?

– Наступившую ясность.

– Ну, до ясности еще далеко.

– Хорошо – пусть будет прояснение.

– Прояснение – можно. Спустишься в бар?

Игорь Всеволодович легко сбежал по ломаной мраморной лестнице, направляясь вниз к бару.

Теперь, когда чуть заметно рассеялся туман, окутавший в августе семьдесят восьмого страшную смерть родителей, на душе стало спокойнее. Потому что в поредевшей дымке проступили реальные человеческие образы.

И – вот что, пожалуй, было главным! – следом немедленно растворился в душе мистический ужас. Выскользнул незаметно, как встревоженная змея, из уютного, обжитого лежбища.

Игорь замешкался у бара.

Так неожиданно и ясно вдруг проступило в сознании – целых двадцать четыре года он все-таки боялся.

Не признаваясь себе и уж тем более близким.

Научившись заглушать страх, не замечать его днями, неделями, месяцами – но так и не расставшись с ним окончательно.

И еще он понял, механически выбирая в баре коньяк, доставая бокалы из буфета, тонкими ломтиками нарезая лимон, – страх его был столь живучим потому, что это был действительно мистический страх. Ибо двадцать четыре года он не знал и не представлял даже, чего именно следует бояться.

А вернее – кого.

Он и побежал от дружелюбных сыщиков, гонимый мистическим страхом, потому что решил, а вернее, почувствовал на подсознательном уровне – это снова оно ожило, подняло голову, зашевелилось, протянуло к нему неумолимые, безжалостные руки, все еще обагренные кровью родителей.

Теперь – слава Богу и благодарение подполковнику Вишневскому – оно растворилось во мраке ночных кошмаров.

Вернувшись с коньяком, он немедленно пересказал Лизе суть своего неожиданного открытия.

Она не удивилась:

– Ну, разумеется, именно это мы и собираемся праздновать! Однако не советую впадать в идиотское благодушие.

– Боже правый, Лизавета, ты хоть знаешь, кого сейчас цитируешь?

– Лемеха-старшего, а он, в свою очередь, вождя всех народов. Ну и что? Тираны иногда изъясняются очень точно. Именно идиотское благодушие. Мифическое «оно» действительно изрядно отравило твою жизнь, но на самом деле не могло сотворить ничего ужасного. Разве что к старости свести с ума. Что – вряд ли. А оставшиеся в живых сообщники или сообщник почившего в бозе убийцы, между прочим, вполне еще дееспособен. По крайней мере несчастную Щербакову благополучно отправил на тот свет. И неизвестно еще, на кого теперь точит зуб. Охраны, между прочим, у нас нет, дорогой. Только сигнализация, но, откровенно говоря, я не слишком ей доверяю.

– И тем не менее – честное слово, не рисуюсь – я совсем не боюсь. Хотя, быть может, ты и права – идиотское благодушие.

– Я, разумеется, права. Но – вот незадача! – тоже почему-то не боюсь. И это странно.

– Что именно?

– Что не боюсь. Потому что реально существующего убийцу, разгуливающего на свободе, следует опасаться. Тем более помыслы его – темный лес. И ведет он себя как-то странно. Нет… Дело, пожалуй, не в нем. Давай-ка еще раз пробежимся по всей канве дела. Или, может, тебе неприятно ворошить все снова?

– Нет. Теперь все нормально. Давай. Хотя мы и так выучили все имеющиеся бумажки наизусть.

– Вот и прекрасно. Давай пробежимся наизусть.

– Значит, так. За несколько дней до убийства родителей «топтуны», то бишь сотрудники КГБ, денно и нощно наблюдавшие за одним из наших тогдашних соседей, известным художником, будущим невозвращенцем и диссидентом, обратили внимание на молодого человека приличной наружности.

– Более чем приличной. Одетого с иголочки.

– Да. К тому же несколько раз он подъезжал к дому на гоновской[47] машине, закрепленной за семьей высокопоставленного партийного товарища.

– Их называли «семейными»… Представляешь, у нас тоже когда-то была «семейная» машина.

– Матушка, да ты никак ностальгируешь по тем временам?

– Вот еще! Впрочем, ты прав – ностальгирую. Но не по временам. И тем более не по «семейной» «Волге». У Лемеха был такой автопарк! Никакому ГОНу не снился. А ностальгия… Это по детству, юности. Но мы отвлеклись.