Антихрист

— Знаешь, — совсем оживляясь, сказал он, — я тут в одной булочной постоянно покупаю хлеб, меня очень хорошо знают приказчики. Я вполне могу завести с ними разговор. Устроим нечто вроде «христианского профессионального союза»?

Скажу прямо: эта детская наивность, голубиная какая-то, без тени рисовки, настоящая, от сердца, — она внутренне страшила меня гораздо больше, чем вся эта знаменитая его «организация»!

О, как я хотел тогда хоть на одну секунду, на одну тысячную секунды, проникнуть в его душу и там посмотреть, что это значит: жить религиозною жизнью, чувствовать Христа, любить людей, как это можно — не знать страха!

Какое дивное лицо у него было! Тонкое, прозрачное, и эти мягкие чёрные волны волос. Да, голова пророка! Знаешь ведь уж, что он прекрасен, и всё-таки каждый раз снова хочется сказать об этом.

И человек с таким лицом, с такими глазами, которым, казалось, всё открыто, вдруг, как ребёнок, говорит о каких-то булочниках, о каком-то «христианском» профессиональном союзе.

И всё-таки, ей Богу, это как-то шло к нему! Самое несоответствие это шло.

К концу вечера мы уже окончательно «постановили» организовать «христианский союз» и с этой целью устроить маленький учредительный съезд.

Николай Эдуардович взялся приготовить программы, я — написать несколько воззваний.

На этом первое «заседание» кончилось.

III МАРФА И ВЕРОЧКА

Я таки добился своего: Марфа была у меня!

Подробностей рассказывать не стану. Одним словом, нашёлся предлог, чтобы съездить к «тётушке», там я наговорил что-то насчёт необходимости иметь в столице надёжную прислугу. Ну и в конце концов, при живейшем участии Александры Егоровны, уговорил Марфу ехать со мной.

Куда девался её «задорный» вид, когда она садилась со мной на ямщика! Что это — предчувствие или обычная девичья пугливость? Как она была бледна, как стыдливо улыбалась, и как беспросветно-подло смотрел я на неё!

Я-то знал, на что она едет. Я-то знал, что не уйти ей от меня «так себе». Пусть преступление сделаю, а уж так не выпущу, это я твёрдо тогда решил. Да и к чему преступление! Она железных дорог никогда не видала, а тут завезти за тысячу вёрст — ну, значит, и делай что хочешь. Куда она пойдёт? Небось, согласится на всё.

О, как она была беззащитна, и как разжигала до боли, до безумия меня эта беззащитность!

Всю дорогу я держал себя как будущий «строгий барин». Я не позволял с ней ни малейшей вольности, ни малейшей шутки. Я играл в дьявольскую игру. Она начинала приходить в себя, приободрилась. Я видел это.

«А вот постой, — даже холодея весь от волненья, повторял я про себя, — постой, дай только привезти тебя!»

И я исполнил то, что хотел!

Послушайте, господа. Мне двадцать пять лет. Всю свою жизнь — вы знаете теперь это — я безудержно разнузданно, извращённо мечтал о женщинах. И вот только в первый раз в руки мои попала женщина, которая из страха выносила всё, что я хотел. И главное, которая не стала трупом для меня, после первого же прикосновения и как это всегда бывало с прочими. Господа, поймите и… нет, не простите, какое там прощение, а признайтесь, вы-то на моём месте как бы себя чувствовали, а?

Все таковы, все таковы — никому не верю!

Почему она не стала противна мне с первой ночи? Потому что была красавица? Вздор! Я видел красавиц и раньше. Я не могу дотрагиваться без отвращенья ни до чьей «говядины». Почему же она, почему?

Может быть, перед тем, как окончательно и навсегда погрузиться в ту бездну, в которой я теперь доживаю свою жизнь, мне нужно было выбросить вон ту каплю жизни, пустой, животной, но всё же жизни, которая таилась во мне.

Не знаю! Знаю только одно, что этот один месяц, который я прожил с Марфой, был сплошным кошмаром, безумием, каким-то вихрем дьявольским. Все двадцать пять лет жизни я взял от этого месяца!

«А взамен отдал последнюю жизнь свою», — скажет какой-нибудь чистенький моралист.

Э, наплевать! кому и на что она нужна; разве такая жизнь могла спасти меня?

Итак, она была со мной, она была у меня! О будущем я не думал и не мог думать.

Со дня приезда ко мне Марфы я не выходил из дому. Ни разу не был я и у Верочки. Можно сказать, что я ни разу даже не вспомнил о ней.

Я не испытывал никаких «угрызений», никакой жалости, никаких вообще «сантиментальных» чувств. В простонародьи про меня сказали бы, что я «осатанел». Именно осатанел! Если бы кто-нибудь мне тогда сказал про Верочку, очень возможно, что я сразу даже не сообразил бы: о ком, собственно, речь. Не преувеличивая говорю.

И вдруг Верочка сама пришла ко мне.

Видимо, она ничего не знала, она так радостно улыбнулась мне, снимая свою маленькую круглую шляпку.

Я стоял посреди комнаты.

Верьте, о, верьте, что я пишу здесь сущую правду! Пусть уж всякие там специалисты да «рецензенты» копаются и выискивают «литературные» промахи, а пошлые трусливые люди, бездушное ничтожество, спешат скорее назвать меня дегенератом и успокоиться, забиться глубже в свою конуру!