Аномалия

Фит был таким всегда, всё то время, что существовал он в Аномалии, рождённый заодно с нею. Быть может, не так ясно как человек, но фит осознавал себя. Он был в некоторой степени разумен, и разум этот страдал от тела, в которое заточила его природа. Хищник. Периоды голода неумолимо накатывались на него каждый месяц. Ярость и жажда поглощения живой плоти овладевали телом, и буйству этому не было пределов – уже насытившись, он продолжал уничтожать всё вокруг, оставляя за собой полосу мёртвой тишины. И вот безумие отпускало его, и в ужасе и отчаянии, полный чувства вины, пускался он со всей скоростью, на которую был способен, прочь от места кровавой жатвы. Не помня себя, носился между вершинами гор, а затем, растратив все силы, опускался в длинные узкие ущелья, подальше от глаз живых существ…

Светило солнце. Прохладный ветер трепал волосы. Влад бежал за фитом, фотографируясь на камеру телефона, а я сидел на самом краю обрыва и смотрел вслед уплывающему гиганту. По моим щекам текли слёзы.

Глава 2

Владу я про фита ничего говорить не стал: не хотелось. Мы шли по гребню, по знакомой дороге. В какой-то момент я даже поймал себя на мысли, что ищу собственные следы. Найди я их, что это поменяет? Как должен буду я действовать? Это было бы очень неудобно, некомфортно – найти свои следы. Почему не умеет наш разум остановить на время поиск ответов, на который нет у него ни сил, ни достаточного знания?

Начался крутой спуск. Ботинки скользили по осыпающимся вниз камням, и мы были заняты сохранением равновесия, потому не сразу заметили впереди удивительную процессию: сотни, тысячи больших гусениц ползли через дорогу. Размером сантиметров десять-пятнадцать, мягкие, похожие на плюш – сплошной шевелящийся ковёр. На тёмно-коричневых спинах светились ярко-голубые пятна, окружённые оранжевым ореолом. Исполненные удивления, мы стояли и наблюдали, как медленно движутся они мимо нас, переваливают через осыпь серых пористых камней и сползают в небольшой овраг, уходящий извилистой линией в сторону ущелья.

Влад прошёл за ними метров тридцать, затем вернулся:

– Ты ничего не фотографируешь? Собирался же.

– Аккумулятор берегу, – соврал я.

– Понятно… Как думаешь, они в кого-то потом превращаются? Вроде бабочек?

Я догадывался, какие бабочки появляются из этих гусениц. Появляются, а после летают стаей мимо двух изумлённых туристов и показывают загадочные цифры на крыльях. Но рассказывать про них я не хотел. Я не хотел ему ничего объяснять. Сопротивление это было странным, иррациональным, возникающим откуда-то из глубины сознания, и по какой-то неведомой причине мне казалось, что и само сопротивление сейчас нужно скрывать, стараться не демонстрировать. Руки сами собой сжимались в кулаки, до боли. Напряжение проходило вверх, к плечам, заставляя наливаться горячим железом мышцы рук, а затем спины и груди. Скинув палки, я посмотрел на ладони, пытаясь унять дрожь. Мне нужен голос Лины, прямо сейчас! Пусть бы она говорила всякие мелочи, не важно: спасение одно – её голос. Я попытался представить этот голос, тихий, лишённый ярких красок, зато наполненный теплотой и силой. Он прикасается к моим мыслям, как прикасается в летний день ветерок к щеке…

Влад махал рукой у меня перед глазами и что-то говорил, но я не слушал и не слышал его. А затем оказалось, что я сижу на земле, и всё вокруг спокойно, и мне спокойно. Влад сидит рядом, в руках у него батончик с курагой и бутылка воды. Он потягивается, встаёт:

– Ну как, пойдём к столбам?

И я просто киваю, потому что нет никакой нужды менять эту тишь на искания…

* * *

Долина столбов. Знакомый оранжевый мох, знакомые запахи – такое впечатление, что я бывал здесь не один и не два раза. Как сказал тогда человек в клетчатой рубашке? «Ты создал Аномалию». А ещё «она узнает тебя, в какой бы форме ты ни оказался». Если верить ему, то реальность, рассказанная доктором и генералом, начнёт разрушаться. Если ему не верить, разрушаться начнёт Аномалия. Один из миров реален, второй – нет.

Я вздохнул. Хотелось вернуться в лабораторию, читать книги, сидеть в вечерней полутьме в комнате отдыха рядом с Линой и говорить о цветах… Хотелось морковных оладий с горячим какао. Всё тогда произошло так быстро, так внезапно. Мир только-только начал становиться упорядоченным, понятным, сложности – казаться преодолимыми, и в беспокойном океане сомнений, информации, тайн сохранялся островок спокойствия – голос Лины. Может ли быть она выдумкой, галлюцинацией? Я прямо сейчас мог с пугающей точностью представить её глаза, даже рисунок радужки с каждой из его бесчисленных линий, каштановых, зеленовато-жёлтых, золотистых, с каждым изгибом каждой из них. Теперь вдруг всё это осталось в прошлом, и я лежу здесь, среди столбов, беспомощно и жалко, будто рыба, вытянутая на берег. А берег этот – Аномалия.