Анна Керн: Жизнь во имя любви

В одно осеннее утро, когда наша горничная девушка, закончив уборку мезонина, спустилась по лестнице вниз, и заглохли звуки её шагов, я прислушалась к воцарившейся тишине и извлекла из–за зеркала свою заветную тетрадь. Крепко прижала её к груди, где сильно колотилось сердце… Наконец решилась и… бросила её в пылающий камин. Пламя сразу охватило горячими языками старые пожелтевшие листки. Они быстро коробились от жара, свёртываясь в трубочки и превращаясь в пепел. Сафьяновый переплёт противился дольше. Он долго не поддавался огню. Но через несколько минут уступил и он разрушительному действию пламени, и вскоре от тетради, которая так волновала меня стыдом и страхом, осталось лишь изваяние полуразвёрнутой тетради из хрупкого серого пепла. Я глядела с сожалением и чувством смутного раскаяния. Потом прикоснулась к пепельной книге железной кочергой, и тетрадь тронулась, зашевелилась, как живая, и быстро распадаясь, поднялась клочками пепла и вылетела в трубу.

Так закончился мой первый соблазн и первый девичий стыд»[38].

В конце января 1828 года А. А. Дельвиг, состоявший чиновником особых поручений в Министерстве внутренних дел, был командирован в Харьков для проведения следствия о заготовке провианта для войск по завышенным ценам. Жена поехала с ним.

«Пока барон (Дельвиг. – В. С.) был в Харькове, – писала Анна Петровна исследователю творчества Пушкина П. В. Анненкову, – мы переписывались с его женою, и она мне прислала из Курска экспромт барона:

Я в Курске, милые друзья,
И в Полторацкого таверне^{48}
Живее вспоминаю я
О деве Лизе, даме Керне!»

«Когда Дельвиг с женою уехали в Харьков, – вспоминала Анна Петровна, – я с отцом и сестрою перешла на их квартиру (Загородный проспект, дом Кувшинникова. – В. С.).

Пушкин заходил к нам узнавать о них и раз поручил мне переслать стихи к Дельвигу, говоря: «Да смотрите, сами не читайте и не заглядывайте».

Я свято исполнила и после уже узнала, что они состояли в следующем:

Как в ненастные дни собирались они
Часто.
Гнули, Бог их прости, от пятидесяти
На сто.
И отписывали, и приписывали
Мелом.
Так в ненастные дни занимались они
Делом^{49}.

Эти стихи он написал у князя Голицына (Сергея Григорьевича. – В. С.), во время карточной игры, мелом на рукаве. Пушкин очень любил карты и говорил, что это его единственная привязанность. Он был, как все игроки, суеверен (считалось, что, отдавая выигрыш, можно спугнуть удачу. – В. С.), и раз, когда я попросила у него денег для одного бедного семейства, он, отдавая последние 50 руб., сказал: «Счастье ваше, что я вчера проиграл»».

«АХ, ДАЙТЕ АННУ МНЕ НА ШЕЮ»

В конце 1827–го и в 1828 году у Анны Петровны был роман с Сергеем Александровичем Соболевским (1803—1870), незаконнорожденным сыном знатного екатерининского вельможи А. Н. Соймонова и внучки обер–коменданта Петербурга С. Л. Игнатьева А. И. Лобковой. Соболевский был однокашником Л. С. Пушкина, П. В. Нащокина и М. И. Глинки по Благородному пансиону при Главном педагогическом институте, библиофилом и библиографом, автором ряда талантливых эпиграмм и экспромтов. С 1822 года он служил в московском архиве Министерства иностранных дел, жил весёлой, рассеянной жизнью – блистал на балах и великосветских раутах, устраивал холостяцкие попойки, прославился многочисленными любовными приключениями.

С Александром Сергеевичем Пушкиным Соболевский знаком с 1818 года, выполнял некоторые его поручения, вместе с Львом Сергеевичем готовил к печати «Руслана и Людмилу», издавал «Братьев–разбойников», а после возвращения поэта из ссылки стал его ближайшим другом и доверенным лицом – знакомил с московскими писателями и поэтами, в том числе с кругом «любомудров» и Адамом Мицкевичем; улаживал ссоры, предотвращал дуэли, ведал издательскими и финансовыми делами Пушкина.