Солнце уже давно перевалило за полдень, деревня понемножечку успокоилась, громкоговоритель на колхозной конторе поет про то, что «кого-то в рощу заманила, кого-то в поле увела…». В служебном кабинете Анискина идет допрос. Здесь присутствуют директор средней школы Яков Власович и Гошка с Сережкой — те ребята, о которых рассказывала сплетница Сузгина. Они сидят в центре кабинета на табуретках, и вид у них такой, словно допрос продолжается чертову уйму времени.
ДИРЕКТОР
АНИСКИН
ГОШКА. Сколько надо, столько и есть.
ДИРЕКТОР. Георгий, разве можно так разговаривать со старшими? Ты должен говорить правду, и только правду.
ГОШКА
СЕРЕЖКА. Это моя мамка все выдумала. Она на одно ухо слабая, ей все послышалось.
ДИРЕКТОР. Не верю своим глазам! Неужели передо мной хорошо успевающие Сузгин и Перепелкин:
АНИСКИН. Они, они у вас перед глазами, Яков Власович.
ГОШКА
СЕРЕЖКА
АНИСКИН. Ну, просто попугай, а не человек!
ДИРЕКТОР. Здесь выколота буква Ф.
АНИСКИН. Глядите на них, Яков Власович, глядите! Видите, как они от страха дрожат.
ДИРЕКТОР. Вижу, вижу, Федор Иванович! И начинаю догадываться, что все это значит…
АНИСКИН. А это значит, что они из Фантомасова войска. Во! Во! Они от страха совсем языки прикусили. Теперь они ничего не скажут, Яков Власович. Они Фантомаса боятся… Ну да ладно, товарищ директор средней школы, мы с вами во всем этом деле разберемся!
Когда солнце уже начинает клониться к закату, но до вечера еще далеко, участковый Анискин подходит к буровой вышке, что расположена в полукилометре от околицы деревни. Здесь гудит сильный мотор, лязгает металл, раздаются голоса рабочих. Высокая ажурная вышка красиво вписывается в пейзаж, а справа от нее раскинулся небольшой палаточный городок. Можно видеть волейбольную площадку, фанерный щит с «Боевым листком», спортивную перекладину, возле которой лежат тяжести для тренировок — гири, штанги.
В то время, когда Анискин подходит к палаточному городку, за длинным столом, вкопанным в землю, сидят несколько геологов: двое играют в шахматы, один — читает, четвертый наблюдает за шахматистами. Это тот геолог Лютиков, который встретился Анискину утром. Он первым замечает участкового инспектора, шумно вскакивает.
— Здорово, рабочий класс! — отдуваясь говорит Анискин. — Вот где божья благодать! Фу, как уморился!
Участковый садится на краешек скамейки, достает из кармана огромный носовой платок, блаженствуя, обмахивает разгоряченное лицо: и шахматисты и читающий рабочий смотрят на Анискина с хорошими добрыми улыбками, но Лютиков нетерпеливо ерзает, словно ему трудно скрывать то, что он знает. Анискин следит за ним краешком глаза.
— Вот что, товарищи рабочий класс, — наконец говорит участковый. — Вы нас извиняйте, что такое плохое дело получилось.
Геологи не понимают Анискина, и он огорченно продолжает:
— Только один человек из деревни пошел к вам работать, а хуже этого человека в деревне нет. Вы уж нас извиняйте!
И показывает пальцем в сторону палатки, возле которой непробудным пьяным сном спит рабочий Опанасенко — тот самый, который утром повстречался участковому. Он грязен и небрит, на него страшно смотреть — такой он несчастный, обособленный, не вписывающийся в уют палаточного городка. И все мрачнеют, и всем неловко за этого человека, а Анискину стыдно.
— Вы уж извиняйте, — смущенно бормочет он. — Он один такой в деревне…
Анискин застегивает ворот форменной рубашки, сделавшись строго официальном, поднимается.
— В связи с ограблением сплавконторского кассира я получил записку от вас, товарищ Лютиков, — говорит он. — Прошу отойти со мной в сторону, дать объяснения по поводу написания записки.
— Бу сделано! — радостно кричит Лютиков и бросает на товарищей торжествующий взгляд.