Аниматор

«Камю»… «Кизлярский» есть… еще этот вот, как его… «R amp;R». У меня от него изжога, — пожаловался он и достал два стакана. — Ну?

— «Кизлярский», — выбрал я и спросил затем, принимая в ладони чашу ароматного огня: — Итак, каким человеком был усопший, полковник?

— Помянем, — предложил Добрынин и поднял свой стакан. — Мало таких людей, мало… Верным сыном отечества был усопший, вот что я вам скажу, Сергей Александрович…

Я насторожился. Это, впрочем, не помешало мне отхлебнуть. Коньячок был что надо.

— Итак? — продолжил я.

— Верный сын, настоящий россиянин, — горестно сказал полковник

Добрынин. — Поискать таких. Органы могли на него положиться…

Товарищ был верный — вот что я хочу сказать. Вот что важно. Верный был товарищ. У нас ведь как?.. у нас без этого никак. Свои же в случае чего и заложат. Верный был товарищ, да… Ни прибавить, как говорится, ни убавить.

Полковник издал звук, похожий на хрюканье, и утер слезу.

— Давай, — сказал он затем. — Помянем. Верный он был товарищ — вот что.

Я поперхнулся — кажется, это сегодня уже где-то звучало… Коньяк попусту обжег горло. Утирая слезы, я окончательно понял, что дело швах. Ничего хоть сколько-нибудь существенного он мне не скажет — ничего такого, что сможет пролить хотя бы каплю света на то, каким был человек, тело которого лежит сейчас под простыней.

— И семьянин был добрый, — с трудом выговорил полковник. Он уже не стеснялся слез — они струились по его утром тщательно выбритым, а сейчас покрытым бурой пылью щекам. — Отец был какой! Какой отец!..

Сын был хороший. Я, бывало, смотрю: блин, ну какой сын! Мне бы таким сыном быть… эх! Если б все мы такими сыновьями были!.. Да что говорить!.. — Утер нос и сказал: — Помянем.

— Детство? — из чувства долга поинтересовался я. — Юность?

— Детство трудным было, — взрыднул полковник. — Но товарищ он был верный в детстве — вот что я скажу. Верный был товарищ. Бывало, что ни как, а не подведет. А в юности… что ж? Юность есть юность.

Честный парень он был, вот какой. Товарищ верный. И не позволял.

Наше же мущинское-то дело какое? — спросил вдруг он. — А?

Я замялся.

— То-то! — отрезал полковник. — А этот — ни-ни. Семьянин был — поискать таких. Какой семьянин, елки-палки!

Он помотал головой и потянулся за бутылкой.

— Ты что не пьешь? — пьяно удивился Добрынин, обнаружив мой стакан почти полным. — Ты что? Помянем! За такого человека да не выпить!

Дав-в-вай!

— Да, да… хорошо… Давайте, конечно… Но вы же понимаете… я аниматор, а не волшебник. Да? Мне же нужно хоть что-нибудь знать.

Хоть что-нибудь живое. Мелочи какие-нибудь… житейский мусор. Не скажете?

Полковник Добрынин бросил на меня быстрый взгляд, и это был взгляд абсолютно трезвого человека.

— Ну, как хотите, — вздохнул я. — Мое дело спросить, а уж вы как знаете… Как давно это случилось?

— Если вы насчет эффекта Винке, то можете не волноваться. Меньше двух часов прошло.

Он был сведущ кое в каких тонкостях нашего дела, этот полковник.

Эффект Винке проявляется в нарушении монотонности цвета свечения

Крупицына-Крафта. В теле, подвергаемом анимации, как правило, есть атомы и молекулы, которые прежде участвовали в строении другого человеческого тела. Пройдя некоторый путь после его распада — допустим, оказавшись захваченными растением, которое затем пошло в пищу и было усвоено новым организмом, — они, несущие слабый отпечаток прошлой жизни, оказались в новом теле. Благодаря им и возникает специфическое мерцание, похожее на рябь — рябь Винке. И чем больше времени проходит с момента смерти до начала анимации, тем большую долю спектра (пусть все-таки очень небольшую) занимает свечение старых атомов.

— Эти камни в пыли под ногами у нас, — неожиданно продекламировал полковник, — были прежде зрачками блистательных глаз…

— Вот именно, — кивнул я. — Только «пленительных». Пленительных глаз. Ну да неважно. Оперативно работаете, полковник. Эффект Винке будет почти незаметен.

— Тогда допивайте, если угодно, — холодно сказал он (похоже, ему не понравилась моя поправка). — Да и начнем. Долгие проводы — лишние слезы.

Я отставил стакан.

Невольно нахмурившись, полковник ловко снял простыню.

На прямоугольном стальном столе ровно гудящей фриквенс-установки лежал Михаил Михайлович, эксперт по безопасности, роскошная визитка которого с самого утра болталась во внутреннем кармане моего пиджака.

— Ё-моё! — вырвалось у меня.

— Что? — недослышал полковник.

— Да ничего, — ответил я. — Все в порядке.

Если не считать отсутствующей фуражки, эксперт по безопасности был в полном генеральском облачении. На груди у него лежала мечта фалериста — малиновая подушечка, сплошь усаженная какими-то орденами и медалями.

Ничего не скажешь, макияж был хорош.

Но все же мертвое лицо выглядело несколько усталым.

— Вы знали этого человека? — спросил полковник.

— Мы виделись сегодня утром. Михаил Михайлович заглядывал в Анимацентр…

— Это не Михаил Михайлович, — поправил меня полковник. — То есть, может быть, он так назвался… На самом деле это Валентин Сергеевич Белозеров, царство ему небесное.

Анамнез 7. Валентин Белозеров, 59 лет (окончание)