Ангелы и бесы

Я стал припоминать молитвы, но не вспомнил ни одной. Не мог поднять руку, чтобы перекреститься, — рука стала тяжелой и неподатливой, как будто сильно затекла. Единственное, что я сумел вспомнить, — Иисусову молитву. И начал ее шептать. Потом я скатился с кровати (не встал, а именно скатился) и оказался лицом к иконе, стоявшей на фортепиано. За моей спиной был целый иконостас с горящей лампадой, но я не мог, от сковывающего меня страха, даже повернуться к иконам, мне казалось, что это будет для меня смертельно. Стоя на коленях, обливаясь потом и боясь пошевелиться, вперив взгляд в святой образ, я начал молиться Иисусовой молитвой перед иконой Пресвятой Богородицы. Так продолжалось, может быть, полчаса, может, час. Я почувствовал, что у меня появилась капля сил. Ровно столько, чтобы на коленях — ноги не слушались — подползти к письменному столу, в ящике которого хранились разные святыньки: камушки со Святой Земли, какие-то церковные реликвии. Я чувствовал, что святыня меня защитит и оградит от угрозы, которой напитался воздух в комнате. Я нащупал маленькую бумажную иконку и прижал ее к груди. Все это время я не прекращая повторял молитву Иисусову. Теперь я чувствовал, что ужас и угроза отступают. Еще через несколько минут я смог встать на ноги и повернуться к моему иконостасу с покойно горящей в хрустальном голубом стаканчике лампадой. Ужас и страх уходили, как обычно рассеивается зловоние или как съеживаются и высыхают капли воды на раскаленной сковородке. Внезапно я вспомнил молитвы, и в душу пришло всегдашнее состояние: покой и тишина. Я сходил на кухню, выпил воды, потом встал перед иконами и прочитал акафист Божией Матери, помолился о новопреставленной Дарье, чье тело покоилось в темном соборе. На душе было спокойно.

Я лег спать, когда стало светать. Спать оставалось часа два, а потом нужно спешить на службу. Я заснул легко, проснулся и пошел в храм. После служения Божественной литургии я совершил отпевание моей юной прихожанки. Ощущение было другим, нежели вчера, — спокойным и легким.

После отпевания мы отдыхали в алтаре. Мой друг, врач, сказал:

— Отец К., а вам ничего не кажется странным в этой смерти?

— А что здесь может быть странным?

— Я не хочу ничего сказать, но характер повреждений Даши говорит о том, что как будто она бросилась под машину.

Я промолчал. Я не врач и не знаю, можно это определить или нет, но я стал думать над этими словами.

В ближайшее воскресенье дедушка с бабушкой были в храме. Я расспросил их, как прошли похороны, а потом деликатно спросил: «Не было ли подозрений, что Даша сама бросилась под машину? Она же все время была в депрессии, унывала, что проблемы в школе, что с ней не дружат ребята».

У бабушки появились слезы в глазах: «Да кто теперь, батюшка, скажет, как оно было на самом деле… Врачи написали — несчастный случай, хотя очевидцы сказали, было впечатление, что девочка сама шагнула на проезжую часть перед машиной…»

Я не стал больше спрашивать об этом, зачем травмировать близких, и так убитых горем? Но я задумался вот о чем. А нельзя ли предположить, что в случае с Дашей имело место самоубийство? И что мы после этого имеем? А то, что смятенная душа, покинувшая тело, оказалась во власти бесов. К кому эта душа могла кинуться за помощью? Конечно, к своему духовнику.

Я стал думать дальше: нельзя ли предположить, что мое страшное ночное приключение было своего рода атакой темных сил, которые претендовали на власть над Дашей? Я был вовлечен в духовную битву против темных сил. У самой Даши, может быть, сил не хватало на эту борьбу, вот она и прибегла к моей помощи…

Как оно было на самом деле, не знаю. Прошло больше десяти лет с тех пор, и я, конечно, молюсь за упокоение Дашенькиной души, не вникая, что и как было на самом деле. Ее бабушка с дедушкой еще живы, хотя стали совсем старыми. Их боль не прошла — такая потеря остается с тобой на всю жизнь, — хотя теперь они живут скорее не прошлым, а будущим, потому что уже ожидают скорой встречи с Дашей. Похожее состояние, но в меньшей степени, повторялось со мной за это время еще два раза. В обоих случаях это было связано с кое-какими важными для меня духовными событиями.

После этого мой скепсис в отношении рассказов древних и нынешних подвижников, как на них нападали, как шумели, как их били бесы, прошел. Я не знаю, в каком плане разворачивались эти битвы с бесами — на опыте субъективных внутренних переживаний или на объективном и очевидном для других опыте, но в том, что подобное возможно, у меня нет ни малейших сомнений.

То, что сообщают святые отцы и подвижники нашей веры, может показаться невероятным, сказочным; можно это элегантно объяснить склонностью древнего сознания к мифологизации нашей реальности, но разумней, как мне кажется, все-таки другое предположение.