Ангелы Ада

А, между тем, вечеринки становились все более дикими и шумными. Марихуаны там было не так уж много, но полно ЛСД, тогда еще не объявленного вне закона. Копы стояли на хайвее и смотрели через ручей на спектакль, явно терзавший самые сокровенные глубины понимания ими этого мира. А на другой стороне были все эти люди, обезумевшие, неистовствующие, орущие, танцующие полуголыми под звуки рок-н-ролла, ревевшие сквозь деревья из огромных усилителей, – тени, кружащиеся и спотыкающиеся в лабиринте психоделических огней… ДИКАРИ, О БОЖЕ, и не существовало того закона, который мог бы их остановить!

И тут, с появлением Ангелов Ада, копы наконец-то получили возможность блестяще обосновывать все свои действия – комар и носа не подточил бы! – и, не долго думая, утроили стражу. В конце концов Кизи перешел все границы дозволенного. С оравой битников и персонажей из колледжей, пожиравших своего рода незримый наркотик, еще как-то можно было смириться, но банда паскудных головорезов на мотоциклах оказалась именно той самой осязаемой, реальной угрозой, с которой так жаждал расправиться закон[59].

Первая вечеринка с участием Ангелов только из отделения Фриско обернулась громоподобным успехом. Где-то около полуночи Пит, гонщик, улыбаясь во весь рот, сказал, копаясь между пивных бочонков: «Старый, бля буду, но это чертовски охуительная тусовка. Мы не знали, чего ожидать, когда приехали, но получилось все просто прекрасно. На этот раз все ха-ха, а не хуяк-хуяк».

Большинство Ангелов пребывали в замешательстве и держались настороже, пока изрядно не набрались, и лишь немногие так и не смогли избавиться от мысли, что на них в любой момент могут наехать и отмудохать… но, в целом, они, похоже, поняли, что если они хотят любых напрягов, то им надо приложить все свои силы, чтобы самим их создать. Люди Кизи были слишком заняты, им самим срывало башню, чтобы еще беспокоиться о чем-то столь грубом и реалистичном, как Ангелы Ада. В толпе веселящихся мелькали и другие знаменитости (в частности, поэт Аллен Гинзберг и Ричард Альперт, элэсдэшный гуру), и хотя Ангелы лично с ними не были знакомы, все-таки они были несколько не в себе от того, что титул гвоздей вечеринки приходилось делить с этими людьми.

Это была первая встреча Гинзберга с Ангелами, и он быстро стал их поклонником. Позже ночью, когда выяснилось, что всех уезжающих с пирушки задерживает полиция, мы с Гинзбергом отправились посмотреть, что же все это значит. «Фольксваген», выехавший с ранчо за несколько минут до нас, был немедленно остановлен через полмили вниз по хайвею, и сидевших внутри вытащили на допрос «с пристрастием». Наша идея заключалась в том, чтобы присутствовать при сцене задержания с включенным магнитофоном, но, как только я переключил первую скорость, нас самих остановила другая машина помощника шерифа. Я быстро выскочил из тачки с микрофоном в руке и спросил, в чем дело. Увидев микрофон, помощники шерифа сначала застыли в гробовом молчании, а потом стали цедить сквозь зубы какие-то неинтересные вопросы. Один из них попросил меня показать мои права, а остальные пытались игнорировать Гинзберга, очень вежливо, но настойчиво пытавшегося выяснить, почему все покидающие вечеринку задерживаются полицией. Один коп стоял, важно расставив ноги, сцепив руки замком за спиной, а выражение тупой немоты словно заморозило мимику его лица. Гинзберг не отставал от него со своими расспросами, пока другой помощник шерифа проверял мои водительские права. Я наслаждался, слушая эту перепалку в записи на кассете. Это звучало так, как если бы я перебрасывался с Гинзбергом риторическими вопросами, а где-то на заднем плане бормотало полицейское радио. Каждые несколько секунд в наш разговор врывался еще один голос, выдающий какие-то односложные словечки, однако это трудно было назвать ответами на наши вопросы. Какое-то мгновение вообще царила полная тишина, потом раздался голос Гинзберга, напевающего без слов какую-то восточную рагу, периодически сопровождаемую спастическим треском Голоса из штаб-квартиры. Ситуация была настолько смешной и нелепой, что даже легавые через какое-то время уже не смогли сдержать улыбок. Их отказ разговаривать с нами привел к довольно фантастической смене ролей, впечатление от которой еще больше усиливалось из-за охватившего нас буйного веселья.

Помощник, оставшийся разбираться с нами, с любопытством глядел на Гинзберга. Неожиданно он спросил: «И долго ты такую бороду отращивал?»

Гинзберг перестал напевать, подумал немного над ответом и сказал: «Около двух лет… нет, наверное, месяцев восемнадцать».

Коп задумчиво кивнул… как будто он сам собирался отрастить себе бороду, но не мог потратить на это все свое время; двенадцать месяцев – еще куда ни шло, но восемнадцать… тогда шеф уж точно заподозрит что-то неладное.