Андрейка

— Но хоккеисты у нас другие, — заметила Лизетт. — Они взяли первенство мира. Не так ли, Андрэ?

— Не знаю. Я не спортсмен вообще.

— А что значит «вообще»? — удивилась Лизетт.

— В свободные от школы часы я разогреваю картошку в кафе «Мак Дональдс», сгружаю ящики с машин, мою шваброй полы в складе «Мак Дональдса» — мне этого спорта впо–олне достаточно.

Футболисты посмеялись покровительственно и ушли в бассейн. Несколько столиков занимали китайцы из Гонконга, одетые как щеголи. В дорогих свитерах с неизменными фирменными крокодильчиками. В высоких кожаных ботинках.

— Они тоже pretty? — спросил Андрейка.

Лизетт пожала своими «генеральскими» плечами.

— Они китайцы! Когда школьник не отрывается от книги, о нем говорят: «Учится, как китаец... » Бен! Иди сюда! — окликнула кого-то Лизетт. Подошел невысокий взлохмаченный кореец, который на первом уроке математики рисовал при помощи «ЭПЛ макинтош». — Это наш компьютерный бог. Его зовут Бен—компьютер. — И подняла палец кверху. Познакомились... Пока, Бен!.. А вон там — Нэнси, — Лизетт показала на болезненную худую девушку. Но не позвала ее, рассказала вполголоса, что родители бросили Нэнси, когда ей было шесть месяцев. Девочку отдали бездетным. С новыми предками не ужилась. Удрала лет восьми...

У Нэнси висела на руке огромная пластиковая сумка, в которой размещался, по-видимому, весь ее гардероб и все запасы еды: во всяком случае, оттуда она доставала и бутерброды, и кофточку, в которую переоделась, зайдя в туалет.

«Ее бросили в шесть месяцев!..» — До Андрейки вдруг дошел весь ужас этой фразы. — «А я, идиот, считаю себя обделенным... » — Давай познакомимся с ней, — воскликнул Андрейка.

— В другой раз, — отрезала Лизетт. — Вечером нас ждут мои предки. Ты еще не одет... Как, у тебя нет пиджака? Холи шит! — вырвалось у Лизетт. Сиди здесь.

Через пять минут она принесла черный пиджак и брюки.

— Иди в туалет, переоденься. Это твой размер, не беспокойся. Бен одного роста с тобой...

Двинулись к «предкам». Лизетт зачем-то свернула в парк.

— Ты куда? — окликнул Андрейка.

Но оказалось, это вовсе не загородный парк. Это был дом, где жила Лизетт. Трехэтажный особняк в английском стиле с точно зарешеченным стеклом. Сочно–зеленые, с зубчиками по краям, кусты были подстрижены в виде самых разных зверюшек.

— К нам приходит старик англичанин, — сказала Лизетт. — Бывший королевский садовник. Большой оригинал.

Навстречу им кинулся с радостным подвыванием потешный, точно в шестимесячной завивке, тучноватый канадский пес, добрый, как все канадские собаки.

— Питер, — представила его Лизетт, когда он облизал ее с ног до головы. Мой единственный друг. Все эти годы...

Питер сунулся и к гостю — знакомиться, потерся о штаны Андрейки, наконец, встал на задние лапы и ткнулся своим мокрым языком гостю в лицо. «Признал! Навсегда!» — сказала Лизетт удовлетворенно.

В светлой гостиной, увешанной семейными портретами, стоял накрытый стол. Китайский фарфор? Чашечки маленькие, страшно в руки брать. Гостя ждали...

Мама Лизетт казалась девочкой. Тонкая, как Лизетт, крашеные волосы, глаза огромные, немигающие. Сова!

Папа вышел позднее, тучный, с одышкой, лет пятидесяти, поздоровался и тут же стал кому-то звонить по телефону.

Разговор начался ни о чем. Мать осторожненько выпытывала, кто отец, кто мать; Андрейка перевел разговор на бабушку, которая его воспитала, и мать Лизетт воскликнула удовлетворенно:

— Теперь все понятно. Вы религиозны. Поэтому, увидав разбой, вы не могли поступить иначе. Это прекрасно! Канада, надо сказать, страна религиозная.

— То-то школьники стояли тогда столбами. Никто и с места не сдвинулся.

Мама Лизетт не ожидала такой неучтивости. Замолкла в удивлении.

— До еды мы хотим освежиться! — громко воскликнула Лизетт, видя, как округлились глаза у матери... О'кей!..

Она взяла своего Андрэ за руку и увела на «back yard», как она сказала. «Back yard» оказался сосновым лесом без границ, внутри которого, ближе к дому, соорудили огромный бассейн, облицованный розовым и синеватым мрамором.

— Плавки я приготовила, — деловито сообщила Лизетт, выйдя к Андрейке в красном, как огонь, «бикини», и тут же нырнула, проплыв под водой почти весь бассейн. Высунула голову, отфыркиваясь, махнула рукой, мол, давай сюда.

— Я без воздуха не умею! — крикнул Андрейка. Он прыгнул головой вперед, но шмякнулся и животом, и коленками и, как мог, быстро добрался до Лизетт известным стилем, которому его научили в пионерском лагере и который назывался там «плыть по-собачьи». Лизетт протянула к нему руки и глубоко нырнула, Андрейка хлебнул воды, оторвался от нее и, выставив рот над водой, сказал:

— Ты, Лизетт, русалка! От тебя надо держаться подальше! — И выбрался на мраморный парапет.

За столом царила торжественная тишина королевского обеда. Отец Лизетт налил Андрэ какого-то зеленоватого райского вина, затем еще бокал, и еще. Андрейка осмелел настолько, что, закончив еду, подошел к роялю, к которому не подходил с тех пор, как улетел из Москвы.