Андрей Сахаров

Непочтительные юнцы не подозревали, насколько точным было это прозвище. Их профессор был подкидышем — и только «по Высочайшему повелению Самодержца Всероссийского, нисходя на всеподданнейшее прошение Ординарного Профессора, Статского Советника Климента Аркадьевича Тимирязева» в 1888 году было дозволено восьмилетнему «воспитаннику его Аркадию принять фамилию его воспитателя, отчество по его имени и пользоваться правами Личного Дворянства»²¹.

Так что выдающийся биолог не отвечал за своего приемного сына биологически. Просто он то ли «мало порол» своего воспитанника, помня несчастные обстоятельства его появления на свет, то ли слишком его опекал, пристраивая в хорошие — лебедевские — руки и не соизмеряя это с природными задатками приемыша. А может быть, масштаб личности отца раздул амбиции сына — не важно, приемного или родного, но не слишком одаренного.

А как же «поразительное» сходство, о котором пишет Сахаров? Когда смотришь на фотографии обоих Тимирязевых, единственное видимое сходство — профессорская бородка. Борода не выделяла старшего Тимирязева на фоне профессоров его поколения, а младшего выделяла весьма, напоминая о памятнике недалеко от университета.

Амбиции Тимирязева-сына желали большего, чем преподавание теории газов. Они требовали удерживать в своих руках наследство Лебедева — физический факультет Московского университета. Отсутствие научного авторитета Аркадий Климентович возмещал закулисными маневрами. Только в 1930 году его лишили административной власти — с последствиями, весьма благоприятными для развития физики.

Вскоре после этого был неожиданно для всех арестован академик Лазарев. Через несколько недель он признал себя виновным в том, что «информировал иностранцев по ряду вопросов, связанных с наукой», в частности «о предполагаемых конференциях». В итоге обвиненного в шпионаже Лазарева сослали на три года в Свердловск, где, впрочем, дали ему возможность преподавать. В феврале следующего года приговор отменили, и Лазарев вернулся в Москву²².

Этому аресту объяснения пока нет. Результат ли это интриг партийного неакадемика Тимирязева против беспартийного академика Лазарева, в отместку за свое административное низвержение, или всего лишь совпадение во времени? Общая репутация Тимирязева-младшего такому предположению не противоречит. Архивы сохранили его доносы на других потенциальных врагов советской власти. И можно думать, что не только звуковое остроумие Маяковского стояло за его ответом «Тимерзяев» на просьбу М. Булгакова придумать «профессорскую» фамилию для сатирического персонажа.

Так или иначе, после этого в здании лазаревского института разместился некий «Физико-химический институт спецзаданий», директор которого был в родстве с главой НКВД Генрихом Ягодой. Но совершенно неизвестно, для каких спецзаданий больше трех лет служило здание, спроектированное для П. Н. Лебедева. Физика и историческая справедливость вернулись туда в 1934 году, когда по решению правительства Академия наук переехала из Ленинграда в Москву. В августе в здание вселился Физический институт Академии наук, родившийся незадолго до того в Ленинграде; в декабре ему было присвоено имя П. Н. Лебедева. В миру институт этот более всего известен сокращенным названием — ФИАН.

Но как же этот, во многих смыслах московский институт родился в Ленинграде?

Отец и отчим ФИАНа:

Георгий Гамов и Сергей Вавилов

Ленинград был научной столицей страны до 1934 года, пока там оставалась — с царских времен — Академия наук. Столицу Советского государства правительство переместило в Москву еще в 1918 году, но академию оставили на старом месте. Не сразу поняли, как управиться с этим заведением, привыкшим к изрядной автономии. Только к началу 1930-х годов правительство установило контроль над академией, опираясь и на ученых, искренне сочувствующих социализму, и на беспартийных карьеристов. При этом действовали как кнутом, так и пряником — арестами и средствами на развитие науки.

Российская физика жила вне Академии наук с ее хилым Физико-математическим институтом (ФМИ), когда осенью 1931 года там появился новый сотрудник — Георгий Гамов. Он вернулся в Ленинград после трехлетнего пребывания в мировых столицах физики. Вернулся с мировой славой, объяснив альфа-распад — то был первый успех в теоретической ядерной физике. А начало отечественной славе Гамова положил пролетарский поэт Демьян Бедный, сообщивший о его работе — сразу же после ее появления в 1928 году — в главной советской газете «Правде»:

ДО АТОМОВ ДОБРАЛИСЬ