Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

В эту квартиру, до того как вновь стал москвичом, приезжал Игорь Пятницкий[70], а срок он отбывал в том же Карлаге, где моя мама. И его мама погибла в том же лагере.

Здесь бывала писатель Лиза Драбкина[71], которую в литературных кругах называли «Ленинская мадонна» — она много писала о Ленине, несмотря на то, что отбыла положенный срок на Колыме. А сама себя она назвала в надписи на фотографии, которую подарила нам с Андреем, «дурочка в большой шляпе». Она там стоит рядом с Лениным. И это она дала мне, еще находясь в лагере, кличку «всехняя Люся». Я посылала посылки многим и каждый раз писала, что я являюсь дочерью. А у органов было так много работы, что проверить, видимо, было недосуг.

Бывали (а некоторые и жили какое-то время) польки Эда Тушинска, Тося Мандалян, Ядвига Сикорска, Аннетт Ватле, Ольга Дмитренко (все они — коминтерновская линия). Какое-то время жила Настя (это видимо кличка, сохранившаяся с подпольных дореволюционных лет) — Людмила Ивановна Красавина[72].

Ее сын Феликс Красавин[73], получивший ранее 25 лет по КРД[74], в это послесталинское время отбывал второй срок за антисоветскую агитацию. С его писем, и особенно после его освобождения (год не помню) в дом пошел по ходу их освобождения поток политических заключенных, с которыми он пересекался во время отбывания двух своих сроков. Я их называю додиссиденты: Меклер, Мурженко, Балашов, Бакштейн, Тельников, Квачевские, Сережа Пирогов[75]. Феликс привел к нам Кузнецова, которого встречал из Владимирской тюрьмы в день окончания срока. Потом пошли татары и немцы. И после переезда Кузнецова в Ригу — евреи. Это была додиссидентская эпоха.

Маму еще до прихода в дом Сахарова неоднократно вызывали в райком и рекомендовали не давать жить у себя в квартире «сомнительным личностям», «не пускать ночевать татар», «не принимать в доме иностранцев». Тогда это были не инкорры и не иностранные дипломаты, а французы-коммунисты — мамина родня, кузины и кузены. Первым приехал мамин кузен Матвей Клейман с женой. Это было летом 1960 г. Потом стали приезжать другие родственники, один из них — доктор Тони Лайне был даже членом ЦК Французской Компартии. А в 1968 году я поехала по приглашению маминой кузины Руфь Франко, члена компартии Франции и кавалера Французкого ордена почетного легиона, к ним в гости во Францию.

Но еще до этого в конце 1967 г. в Москве в доме Серафимы Густавовны Суок и Виктора Борисовича Шкловского я познакомилась с Марией Васильевной Олсуфьевой[76]. Она тогда переводила на итальянский одну из книг Шкловского. Вообще она переводила многих русских-советских писателей, в частности перевела на итальянский все книги Солженицына. За многолетний переводческий труд была награждена премией «Этна Таурамина». И у нас с ней возникла «дружба с первого взгляда».

И с 68 г. Маша, ее подруга врач Нина Харкевич[77] и ее племянница Елена Боргезе[78] стали ездить к нам регулярно два раза в году каждая, пока Нину и Машу не задержали на таможне с грузом самиздата.

Но вслед за ними появились и другие итальянцы и французы. Часто приезжала Таня Матон[79], с которой позже стали друзьями многие из диссидентов, эмигрировавших во Францию и которым она много помогала.

В домашнем плане это был период Таганки. Она только что переехала на Таганку как новый театр, а не студия-курс Любимова. И я пристроила жить Машу Полицеймако[80] — снимать комнату на шестом этаже в квартире дочери Г. И. Бройдо — к этому времени он умер, а вскоре и его жена — племянница Софьи Перовской[81].

Таганцы приходили большой гурьбой после спектакля. А мама варила ведерную кастрюлю борща. От Таганского периода сохранились плакаты и домашние стенгазеты — главный художник была мама, бросившая в свое время ВХУТЕМАС ради комсомольской работы, а тексты, как добровольные корры, писали все кому не лень.

Здесь Алеша Симонов[82] пел только что появившиеся песни Галича[83]. А потом и сам Галич, близкий приятель Севы Багрицкого по студии Плучека[84] и знаменитому в предвоенные годы спектаклю «Город на заре». Здесь бывала мама Булата Ашхен. И пел Булат[85]. Здесь бывали мои друзья поэты Сильва Капутикян, Межиров, Кайсын Кулиев, и ленинградцы Дудин[86], Семенов[87], Орлов[88].

Здесь читал свои переводы Рильке Константин Богатырев[89]. И после его трагической гибели оказалось, что мои магнитофонные записи были единственными, оставшимися после него.

А. Д. С. появился у нас в доме впервые 25 авг. 1971 г. и с начала сентября остался навсегда. Что-то в доме изменилось — состав посетителей, характер почты и прочее, но общий дух квартиры приход Сахарова не изменил. Не привел он своих друзей, а вошел в этот круг. Хотя постепенно появились новые люди. Ученые (в основном не советские коллеги, а западные), политики, писатели и просители, просители, просители.