Андрей Рублев

– Сделай милость, пойми мои слова. Велико мое счастье оттого, что мне довелось с тобой рядом работать. Пойми, как опасался я неверного мазка своей кисти, который мог испортить твой труд. Разве не видел я, сколько раз ты морщился из-за моих ошибок или из-за того, что, вплетая в твой замысел свое разумение, мешал тебе работать с привычным для тебя размахом. Ты милостиво прощал мне мои ошибки. Трудно мне шагать с тобой в ногу – не способен я покорно подражать другим. Никак не могу пересилить стремление самолично искать живую ясность красок. Прости ради христа за правду. Боюсь, находясь рядом с тобой, потерять в себе уверенность. Сам вижу, что перед твоим умудренным мастерством нельзя устоять. Страшно мне оттого, что по-иному верю и вижу в твоих росписях божественное.

Не заметив, как они дошли до дома Феофана, спутники остановились возле ворот. Феофан погладил рукой плечо Андрея и, сокрушенно вздохнув, направился к калитке. Андрей, проводив старца пристальным взглядом, пошел дальше и скоро оказался за околицей и, миновав приземистую часовенку возле боярской усадьбы, вошел в молодой березняк. На обочинах тележника и утоптанных троп буйно цвели одуванчики, все пространство было усыпано их желтыми пуговками.

Андрей шагал нахмурившись, думая о разговоре с Феофаном, прежде времени узнавшим от других о желании Андрея покинуть Новгород.

Зиму Андрей скоротал в трудных раздумьях о своей жизни. По наказу игумена написал много икон, часто работал с Феофаном, но не было дня, чтобы он не думал об Иринушке. Она находилась неподалеку, и ему хотелось повидать ее. Он с трудом перебарывал это желание, но весной оно еще более усилилось. Образ любимой стоял перед глазами. Андрей понял, что должен покинуть Новгородскую землю, но не знал, как заставить себя смириться со случившимся и как жить дальше. Порой он видел выход в постриге в монашество, но сознавал, что и в рясе не сможет смирить и избавить себя от тоски по утерянному счастью.

Дойдя до оврага речки Гзени, заросшего осинником, Андрей услышал раскатистое стрекотание сорок и вспомнил, что, по приметам, это сулит получение нежданной радостной вести. Он улыбнулся, подумав, что ему в Новгороде не от кого ждать какой-либо вести.

Наконец он достиг монастыря и тут же услышал голос монаха-привратника:

– Объявился? Немедля зайди к келарю.

Келаря Андрей увидел возле подвод у Хлебной башни, где тот наблюдал за разгрузкой мешков с мукой.

Келарь, увидев Андрея, спросил, идя навстречу:

– Пошто эдак запоздно воротился? – И тут же продолжил: – Надобность в тебе у игумена объявилась.

– Может, скажешь, в чем надобность?

– Не ведаю. Только с полудня все время он о тебе спрашивает. А ты эвон как запозднился. Феофван, как я вижу, может семь потов из людей выжать. Ступай поснедай – и к игумену. Сам знаешь, старец не любитель ждать, начнет попрекать нерадивостью.

Книжная горница в игуменских покоях монастыря просторна, но приземиста. В красном углу перед большим образом Симеона-богоприимца горит лампада, освещая лик святителя, в честь которого основан монастырь. Вдоль трех шершавых стен – крепкие полки. На них – книги в кожаных и деревянных переплетах, связки летописей, свитки грамот с висячими печатями. На четвертой стене развешаны булатные мечи, щиты и секиры. По преданию, они отняты в битве с кметами полоцкого князя Всеслава Брячиславича, давным-давно подступавшего с недобрым нашествием, но отогнанного новгородцами, которые бились с ним в лесах возле Зверина монастыря.

Когда Андрей вошел в горницу, игумен Исидор с шалью, накинутой на плечи, сидя у стола, читал свиток.

– Благослови, честной отец, – сказал Андрей, отвесив поясной поклон.

Исидор не торопясь благословил Андрея, начертив рукой в воздухе крест.

– Пришел! Заждался тебя, Андреюшко. Надобен, а тебя нет и нет.

Старец, встав, прошелся по горнице, зябко потирая руки. Лицо монаха посуровело. Походив молча, Исидор остановился у стола и, свернув только что читанный свиток, спросил:

– На сколь ден у тебя работы в крестовой архиепископа?

– Кто его знает. Как будет робиться.

– Тогда Феофан будет один надобное дописывать. А ты соберешься в путь.

– Далеко ль?

– Не торопи. Обо всем порядком поведаю. В свитке сем вычитал радостную для тебя весть. Привезена сия грамотка инокинями из монастыря Покрова Богородицы, в коем ты оставил о себе добрую память. Матушка Рипсимия вопрошает меня про твое житье.

Андрей, слушая старца, не отводил глаз от руки монаха, держащей свиток.

– И велит мне благословить тебя сызнова наведаться в доверенный ей монастырь.

Андрей от сказанного растерянно сел на лавку возле двери, а старец, увидев на его лице испуг, спросил:

– Пошто лик побелел?

– Нет мне туда пути. Там…

– Помолчи! – резко сказал Исидор, положив свиток на стол. – Обо всем, о чем мог бы сказать, мне давно ведомо. Дружеская тебе душа, ноне Господу на милость доверенная, печалится о тебе, а от печали душевную стойкость теряет.

– Честной отец, неужли повелишь заново душевную боль ворошить?

Исидор, не глядя на Андрея, вновь резко и твердо сказал: