Андрей Рублев

Не по–доброму принял поначалу Андрейка нового сокелейника. Не нравилось ему, как он громко разговаривает и смеется. Мешало и то, что он похрапывает во сне, когда отрок из–за грустных своих мыслей порой не мог долго заснуть и все ворочался с боку на бок на тощем, набитом соломой тюфяке. Раздражало и то, как звучно он чавкает, поглощая скудную монастырскую еду. Раньше Андрейка не раз встречал Данилку в обители, когда трудились в поле или в лесу, но не разговаривал с ним, да и теперь не жаловал беседами. Данилка учился живописанию в дружине Исакия, он тоже еще не принял постриг. В свободное от монастырских работ и молитв время малевал углем на холсте образы Господни, ангелов и праведников и все хвалился перед Андрейкой. А тот равнодушно взирал на его творения, они ему не нравились. «По–стародавнему малюет, – оценивал Андрейка. – Образы недвижны, лики будто на тебя смотрят, не то что рисованные гречином Гойтаном в соборе Успения в Москве». Но на вопросы Данилки, нравится ли ему, не отвечал ни да, ни нет.

Данилка не обижался, со смугловатого лица его с уже пробивавшимися темными усиками и бородкой не сходила приветливая ухмылка. Он был далеко не глуп и, памятуя просьбу игумена, всячески старался вывести отрока из дурмана, в котором тот жил, звал в дружину отца Исакия. Однако это не удавалось.

Помог случай. Зима была на исходе, когда по сохранившемуся еще санному пути перед тем, как он сменится весенним бездорожьем, в обители объявился брат Данилки Симеон Черный. Был он ведомым живописцем, писал иконы не только для московских церквей, работал и в других городах, даже в Византии, Сирии, Египте. Симеон возвращался в Москву из Великого Новгорода и по пути решил повидать брата, а заодно рассказать преподобному о дивных росписях Феофана Гречина, которые видел в новгородской церкви Спаса на Ильине.

По приезде иконописца после трапезы провели в келью игумена. Отец Сергий долго беседовал с Симеоном. Художник был смугл, как Данилка, но много старше. В темных волосах и бороде поблескивали седые нити, сильные руки его с длинными, с въевшейся краской пальцами все время двигались, когда он рассказывал преподобному о потрясшем его умельстве гречина.

Выслушав его, игумен какое–то время молчал, задумавшись, потом молвил:

– Благодарствую тебя, сын мой, что не забыл дорогу в обитель. Поживи у нас день–другой, с братом повстречаешься. А еще хочу просить тебя, Симеоне, дабы ты поведал про все, что рассказал мне, ученикам–иконописцам, среди коих и брат твой Данилка.

Живописец хотел сегодня же уехать, пока еще не развезло дороги, но не стал перечить преподобному.

В монастырской трапезной, куда по зову Саввы явились Исакий с учениками, Симеон Черный повторил братии рассказанное игумену:

– В потолке купола церкви Спаса на Ильине писан Христос Вседержитель, грозный взгляд коего пронзает душу, наводит страх и трепет на каждого, кто зрит его! Вокруг же Вседержителя, я на хоры лазал, надпись из псалмов Давыдовых сделана: «Господи, из небеси на землю призри, услышати воздыхания окованных и разрешити сыны умерщвенных, да проповедует имя Господне в Сионе».

Симеон глотнул слюну, чтобы смочить пересохшее горло и заговорил снова:

– А под Вседержителем размалеваны Силы Небесные – архангелы, серафимы, херувимы. В руках же архангелов невиданно великие зерцала, коих и не писал доныне никто на Руси такими. Под Силами Небесными не пророки, а праотцы – Адам, Авель, Енох, Сиф, Ной, Мельхисидек, Илья, Иоанн Предтеча, и смотрят они не долу на человецей, а на Христа, будто заступники они и просят его о спасении мира.

Андрейка, хоть и польстило ему, что его позвали, вначале слушал рассеянно, мысли его были заняты своим, но в конце концов заинтересовался. О Феофане Греке отрок наслышался еще в Москве в Чудовом монастыре от монахов–иконописцев. Но толком так и не знал, что же это такое, в чем скрыто великое живописное мастерство гречина. Теперь, понемногу увлекшись, он весь обратился в слух и внимал рассказу Симеона с необычным для себя в последнее время прилежанием. Ведь отрок еще совсем недавно, до нашествия Тохтамыша, решил посвятить свою жизнь искусству писать иконы и фрески.

Ему впервые захотелось поделиться с Данилкой услышанным. Но после вечерни за ужином в трапезной того почему–то не оказалось.

Ночью Андрейке приснился грозный Вседержитель, такой, как поведал о нем Симеон. Не тот благолепный Иисус Христос, не очень умело намалеванный в куполе их деревянной церквушки. Этот взирал на грешный мир испытующе и отстраненно, как Симеон рассказывал, наводя страх своим строгим взглядом. А на Андрейку он почему–то особо смотрел пристально, следя за каждым его движением. И вдруг, обретя плоть, Вседержитель отделился от купола и громко воскликнул:

– Не моги более думать о земной суете, отроче! Замыслись о Страшном суде, коий грядет!