Андрей Рублев

– Беда, Антон, в граде крамола! – На осунувшемся лице Ивана растерянность, тревога. С трудом отдышался – всю дорогу от Соборной площади до стены бежал; стал срывающимся голосом рассказывать:

– Бояре и попы сговорились с иудами суждальскими сдать Кремник Тохтамышу. В церквах сидельцев увещевают, а на стенах холопы боярские и гультяи замятню сеют…

Лукинич, хоть и помрачнел, но уверенно молвил:

– Не тревожься, будет так, как мы скажем!

– Ты, Антон, ничего не знаешь. Поглядел бы да почуял, что в Кремнике делается. Брешут, великого князя татары под Переяславлем побили. Еще брешут, грамотку милостивую-де Тохтамыш прислал…

– Вишь, окаянные! А что же Адам и другие выборные?

– Не видел я их. Но суконника найти надо – может, вече скликать решим?!

– Верно! Вече надо, я и запамятовал, а оно, видать, надо, – оживился Лукинич. – Всех воров крамольных на божий свет выведем!

– Когда б так… – с сомнением протянул молодой оружейник. – Опасаюсь только, что поздно уже.

– Ну, ты сие брось! Так всякое дело загубить недолго.

Иван промолчал. Они стояли на узкой крутой лесенке, которая вела на верхнюю площадку Беклемишевской башни. Здесь царил полумрак, пахло сыростью и дымом. Приглушенные каменной толщей звуки, которые доносились сюда из осажденной крепости, казались далекими, идущими будто из-под земли.

«Выходит, не напрасно я тревожился, что Орда на стены не лезет!» – думал взволнованный Лукинич. Весь день кузнецы ждали приступа – пополняли ратный припас, чинили заборола и крышу над пряслом, учили сражаться на стенах новых сидельцев, среди которых уже были женщины. Но в татарском стане не видно было приготовлений к штурму. Это беспокоило Лукинича. Ни он, ни другие тысяцкие с соседних прясел еще ничего не знали о сговоре с ордынцами, а Остея, Морозова, Лихоря и остальных воевод нигде нельзя было разыскать. Тысяцкий несколько раз поднимался на Беклемишевскую стрельню, рассматривал огромный вражеский стан, силился разгадать, что там замышляют.

После разговора с Рублевым тысяцкий кузнецов уже не сомневался, что между слухами, которые ходили по Кремлю, отсутствием воевод и бездействием татар есть связь. Но какая?

Кивнув Ивану, Лукинич, задумчивый, угрюмый, стал спускаться по лестнице. Следом, гулко стуча по деревянному настилу ступеней подкованными сапогами, шел оружейник. У самого выхода на прясло тысяцкий повернулся, спросил:

– Мать и Андрейка-то как?

– Худо. Извелась матушка вовсе. Не ест, не пьет. Сидит у гроба и молчит, не плачет даже. Дюже ладно жили они. Хоть бы захоронить скорей!.. – голос Ивана дрогнул.

Лукинич привлек его к себе, тихо, с сердцем молвил:

– Жалко мне тятю твоего тоже, Ванюшка, но что поделаешь. Сколько люду полегло за сии дни. А нам еще с татарами биться…

Иван, вздохнув, промолчал, но, увидев, что Лукинич еще больше насупился, добавил:

– А Андрейке лучше. Выходила его матушка с Аленой Дмитревной…

Они вышли из башни на стену. Невдалеке среди толпившихся на прясле слобожан и селян сразу увидели Ушака, Сугоняя и других гультяев. Размахивая руками, они убеждали в чем-то обступивших их сидельцев.

– Старые други! – зло бросил Иван, устремляясь к ним. – Чего надо?! – наступая на Ушака, закричал он. – Кремник сдать поганым хотите?

– Не ори, чай, не спужаешь! – огрызнулся гультяй.

– Кончилась ныне власть ваша! – подал голос другой.

– О чем они? – спросил Лукинич у сидельцев.

– Бают: ежли откроем ворота, помилует-де Тохтамыш всех, – недоверчиво произнес окладчик Ермил Кондаков. – Да от, послушай, снова свое плетет…

– Не можно зазря христианские головы ложить из-за вас, смутьянов! – петухом наскакивая на Рублева, вопил Ушак. – Весь люд московский против такого. Поглядели бы, что в граде деется!

– Пошел отсель, жив покуда! – в ярости закричал Иван. – Ведаем, чьи речи сказываешь, прихвостень боярский!

И он с такой силой толкнул гультяя кулаком в грудь, что тот едва не свалился со стены. К Ушаку подошел Сугоняй, хотел помочь подняться, но тот уже вскочил сам. Выхватив из-за пазухи длинный нож, бесновато вытаращил глаза и пошел на Рублева. Тот положил руку на меч, спокойно ждал, пока гультяй приблизится. Но Ушак схитрил, когда до противника оставалось не больше шага, высоко подпрыгнул, целя в глаз, резко взмахнул ножом. Иван не успел бы уклониться, но ослоп, который держал в руке Кондаков, на миг опередил гультяя. Взвыв от боли, Ушак схватился за ушибленную кисть и отскочил в сторону. На ватагу отовсюду навалились сидельцы. Сопровождаемые свистом, тумаками и подзатыльниками гультяи были согнаны со стены. По совету Лукинича, кузнецы и оружейники решили немедленно разойтись по Кремлю призывать москвичей, чтобы те не верили наветам предателей и требовали скликать вече.