Андрей Платонов

Всегда в ней что-нибудь случается… А что, если учредить для природы судебную власть и карать ее за бесчинство? Например, драть растения за недород. Конечно, не просто пороть, а как-нибудь похитрее — химически, так сказать!»

Это буквально совпадало с мыслями юного Платонова, когда он грозил природе Страшным судом во время голода 1921 года или называл ее отбросами и экскрементами истории в 1922-м. Не прошло и пяти-шести лет, как он доверил, пусть и в сниженном виде, сокровенные мысли бюрократу, ибо его собственное отношение к природе стало иным, более глубоким и сложным. «Природа беспощадна и требует к себе откровенного отношения», — писал он в предисловии к повести «Однажды любившие».

Сокровенная шмаковская тема — «советизация как начало гармонизации вселенной» — есть не что иное, как иронический перифраз ранних платоновских статей и стихов, предполагавших пролетарский штурм космоса. Настойчивое целомудрие, которое он предписывал и которым наделял своих главных героев от Вогулова до Бертрана Перри, отозвалось в «Городе Градове»: «Шмаков не чувствовал в женщинах никакой прелести, как настоящий мыслитель, в котором циркулирует голый долг. Воли в себе он не знал, ощущая лишь повиновение — радостное, как сладострастие».

Недаром, по свидетельству Августа Явича, Платонов говорил о своих ранних философских взглядах: «Наверное это было смешно. Впрочем, — добавил он с улыбкой, — кто умеет осмеять себя, уже не может быть смешным».

«Город Градов» заканчивался так же, как закончились «Эфирный тракт» и «Епифанские шлюзы», — смертью главного героя. Шмаков умирает в должности уполномоченного по фунтовым дорогам после того, как Градов перечислен в заштатные города и в нем учрежден сельсовет. Умирает Иван Федотович от «истощения на большом социально-философском труде» под названием «Принципы обезличения человека с целью перерождения его в абсолютного гражданина с законно упорядоченными поступками на каждый миг бытия», не успев осуществить своих планов, в которых тоже было нечто пародийное, смешное в том числе и по отношению к проектам самого автора сотворить нового мозгового человека.

Таким оказался общий итог трех тревожных, вопрошающих без ответа, горестных без утешения тамбовских повестей, и в эпидемии смертей их героев было что-то насильственное, тупиковое, отчаянное. Впечатление такое, что не один Михаил Кирпичников, а все они привиделись автору во сне, со всеми он переговорил, всех взвесил на таинственных весах и, найдя легкими, отправил своей волей в царство мертвых.

«Герои „Лунных изысканий“, „Эфирного тракта“ и „Епифанских шлюзов“ — все гибнут, имея однако право и возможность на любовь очень высокого стиля и счастье бешеного напряжения», — писал Платонов жене 30 января 1927 года. И в факте этой гибели можно увидеть не только нереализованную любовь, но и авторское разочарование в обреченных персонажах. Однако надежд не оправдывал и «питомник нового человека», изумрудное будущее не вытанцовывалось — к утопии прибавлялась приставка «анти», но диалога с нею Платонов не прекращал и чем дальше углублялся путешествующий внутрь человечества писатель, тем сильней становилось давление на него извне.

Глава шестая ЗАРОСШИЕ ЖИЗНЬЮ

Весной 1927 года Платонов вернулся в Москву. Незадолго до отъезда из Тамбова он писал жене: «Здесь дошло до того, что мне делают прямые угрозы <…> Правда на моей стороне, но я один, а моих противников — легион, и все они меж собой кумовья. <…> Здесь просто опасно служить. Воспользуются каким-нибудь случайным техническим промахом и поведут против меня такую компанию, что погубят меня. Просто задавят грубым количеством. Сегодня было у меня огромное сражение с противниками дела и здравого смысла. И я, знаешь, услышал такую фразу, обращенную ко мне: „Платонов, тебе это даром не пройдет…“»

Пожалуй, самая характерная проговорка в этом письме — «воспользуются случайным промахом и погубят» — своеобразная рифма к судьбе Бертрана Перри или же к участи ожидающего пролетарского суда безымянного начальника дистанции из повести «Сокровенный человек», у которого равнодушие выпарило душу и от сердца осталось одно сухое место. Будучи советским служащим, автор со знанием дела описывал внутреннее состояние своих подневольных героев и в этом смысле годы государевой службы зачлись ему в прозе с лихвой, но настало время, когда литература напрямую пригрозила перейти в жизнь. Фантомы царей и палачей стали оживать, и Платонов, эту опасность остро почувствовавший, от следующей командировки — а ему предлагалась Тула, от которой во всех смыслах слова было недалече до Епифани — отказался.