Андрей Платонов

Платонов сочинил свою страшную сказку, по всей вероятности, тогда, когда Платона уже не было в живых, но при жизни мальчика он делал для него все, что мог. В мае 1939 года в письме прокурору Союза ССР Вышинскому он писал о том, что Платон был «оговорен, использован, стал жертвой наиболее гнусной провокации», подчеркивая тот факт, что подросток трижды перенес трепанацию черепа, следствием чего явилась глубокая психическая травма, и в какой-то момент стало казаться, что дело сдвинулось с мертвой точки и его услышали.

Двадцать четвертого июня Платонов сообщал сыну: «Дело твое помаленьку подвигается. И по нашему мнению — успешно. Но только — медленно, и когда оно закончится, т. е. приведет к окончательному и положительному результату — мы с матерью сказать сейчас не можем. Нужно терпеть еще некоторое время. А тебе — учиться, заниматься и вести себя хорошо и спокойно. Главное — не трать там время по-пустому, то есть больше читай, учись, занимайся и веди себя образцово. Готовься к тому, что тебя ожидает более лучшая, свободная судьба, а пережитое тобою больше никогда не повторится».

А Платона еще только ждал этап из Вологды в Норильлаг, и вся борьба за его освобождение была впереди, а исход ее неясен.

Помогали люди. Врачи, когда-то лечившие Платона и подтвердившие тяжелый характер его заболевания: «Ввиду тяжелых операций, перенесенных П. Платоновым, и вызванных ими тяжелых психических и физиологических травм, П. Платонов нуждается в постоянном бережном наблюдении врачей и жизнь его находится в постоянной опасности…» Писатели, направившие в прокуратуру письмо:

«Мы, общественная организация, наблюдаем в течение последнего года крайне тяжелое душевное состояние Андрея Платонова, отца арестованного. Такое состояние писателя Платонова чрезвычайно отрицательно отражается на его творчестве, между тем как писатель Платонов представляет из себя крупнейшего и талантливого советского писателя.

Мы убедительно просим Вас принять во внимание это обстоятельство, т. к. здоровая и плодотворная работа тов. Платонова находится в зависимости от судьбы его сына».

Кто именно это письмо подписал, неизвестно, но в любом случае Союз писателей в лице Александра Фадеева Платонову помог.

«Александр!

Я хочу только спросить, передал ты или нет мое письмо Панкратьеву и что он сказал, когда я могу с ним говорить! Я тебя здесь дожидаюсь.

Твой А. Платонов 10/VIII 39 г.».

«Позвонить Платонову, что письмо прислал в сопровождении своего сотрудника и 16-го буду узнавать, сможет ли прокурор принять Платонова» — гласила фадеевская резолюция на письме.

Прокурор Платонова принял.

Двадцать седьмого августа 1939 года Платонов сообщил своему товарищу писателю Александру Ивановичу Вьюркову: «На Дмитровке есть некоторое прояснение, виделись с главным шефом учреждения. Но наше дело едва ли пойдет быстро, так что мы не надеемся на быстрый результат. Сегодня или завтра приедет Михаил Александрович [Шолохов], буду с ним видеться. Он кое-что для меня сделал — увижусь и поговорю, а там видно будет».

Дмитровка — это улица в Москве, на которой находилась Прокуратура СССР (тогда еще она не называлась Генеральной), и Платонов встретился с новым прокурором республики Михаилом Ивановичем Панкратьевым, который дал ему возможность ознакомиться с делом сына.

В октябре Платонов отправил Панкратьеву и председателю Верховного суда СССР Голякову обширное письмо, в котором изложил свое видение случившегося. Он доказывал, что следствие в 1938 году велось неправильно: «К подростку, к больному мальчику, устанавливаются отношения как к совершенно взрослому, зрелому человеку. Ни один человек, знавший арестованного подростка достаточно хорошо, ни разу не был вызван ни к следователю, ни на суд. Наоборот, к следователю вызывались юноши, лишь очень отдаленно знавшие моего сына (а может быть, и совсем не знавшие его), но зато хорошо знавшие другого подсудимого, Игоря Архипова, ближайшие товарищи последнего. Они, конечно, были заинтересованы в том, чтобы выгородить, защитить своего друга И. Архипова и очернить, оболгать моего сына, что они и сделали». Он утверждал, что Платона «спаивали, одурманивали, провоцировали, разжигали в нем детское самолюбие и мальчишеское влечение к позе», «подговорили сына написать глупое, нелепое письмо, которое по смыслу совершенно беспредметно».

«Видимо, была кому-то какая-то выгода, чтобы развращать, провоцировать и губить советских подростков, повергая их родителей в жестокое отчаяние. Это мое твердое убеждение.

С моей точки зрения, следственный материал в отношении моего сына порочен, и дело, беря его по существу и во всей его глубине, произведено неправильно, с нарушением основных принципов советского государства в отношении детей.

Полтора года, которые мой сын томится по тюрьмам, срок больше чем достаточный, какой только может вынести больной подросток. Поэтому я прошу Вас приговор в отношении моего сына опротестовать, а сына освободить».