Андрей Миронов: баловень судьбы

Ноябрь в театре начался для Миронова с «Женитьбы Фигаро» – он играл в нем 1-го. 2-го это была «Интервенция», 4-го – опять «Женитьба Фигаро». Затем на целых три недели «Фигаро» из репертуара театра вылетел, поскольку спектакль покинул один из главных исполнителей – Валентин Гафт, игравший графа Альмавиву. Инициатором ЧП стал Валентин Плучек. Сразу после спектакля он собрал артистов в комнате отдыха и принялся разбирать их игру, что называется, по косточкам. Больше всего досталось почему-то Гафту. Плучек высказал ему кучу претензий, а в конце своей речи и вовсе скатился до банального оскорбления, заявив, что актер ведет себя на сцене, как обыкновенный урка. Может быть, в ином случае Гафт пропустил бы эту фразу мимо ушей, но только не теперь. Дело в том, что в последние несколько месяцев его отношения с главрежем вконец испортились и Гафт давно подумывал об уходе из этого театра. Благо идти было куда: тот же «Современник» давно предлагал ему работу. В итоге не успела оскорбительная фраза Плучека растаять под сводами кабинета, как Гафт поднялся со своего места и молча вышел. Спустя несколько минут на стол Плучеку легло заявление Гафта об уходе. И хотя Плучек понимал, что потеря такого актера чревата большими проблемами для труппы, он вынужден был это заявление подписать – поступить иначе не позволяла природная гордыня. После чего режиссер вызвал к себе Миронова и поставил его перед фактом: Гафт уволен – ищите нового графа Альмавиву. Поиски длились недолго. Новым графом суждено было стать актеру Александру Ширвиндту, которого Миронов хорошо знал до этого – они неоднократно пересекались в разных компаниях. До 1967 года Ширвиндт работал в Ленкоме, но когда оттуда выгнали режиссера Анатолия Эфроса, ушел вместе с ним в Театр на Малой Бронной. Однако там пути режиссера и актера разошлись. Эфрос поставил «Трех сестер» и собирался отдать роль Вершинина Ширвиндту. Но затем в планах режиссера что-то изменилось, и эта роль досталась другому исполнителю – Николаю Волкову. Ширвиндт за это обиделся на Эфроса и одной ногой был уже за порогом театра. Именно в этот момент на его горизонте и возник Миронов со своим Альмавивой.

Поскольку Ширвиндту предстояло в кратчайшие сроки разучить свою роль, он репетировал ее, что называется, не покладая рук. Миронов помогал ему всем чем мог и даже более того. Что вполне объяснимо: после запрета «Доходного места» именно «Фигаро» стал его визитной карточкой. И лишаться ее у него не было никакого резона. Но пока новая редакция «Фигаро» только готовилась, Миронов играл в других спектаклях. Так, в праздничный день 7 ноября это была «Баня» В. Маяковского. Далее шли: 9-го – «Интервенция», 14-го – «Дон Жуан» 17-го – «Интервенция», 18-го – «Дон Жуан», 23-го – «Баня», 25-го – «Интервенция». Вечером 26 ноября Миронов снова надел на себя костюм обаятельного плута Фигаро. А роль Алмавивы играл Ширвиндт, который к тому времени стал для Миронова не только коллегой по работе, но и близким товарищем. Как только это произошло, центр тусовочной жизни актеров «Сатиры» переместился в роскошные апартаменты Ширвиндта на Котельнической набережной (в сталинскую высотку семья Александра Анатольевича переселилась в 65-м). Теперь чуть ли не каждый выходной (в театре он выпадал на четверг) часть труппы собиралась у него и гуляла до утра, выпуская пар по полной программе. Иной раз пределов весьма вместительной квартиры актерам было мало, и тогда они совершали стремительные вояжи в другие районы города, а иногда и в другие города. Пальма первенства в этих междугородних вояжах, безусловно, принадлежала колыбели революции – городу Ленинграду, где у Миронова была масса родственников и друзей. Обычно эти поездки выглядели следующим образом. Сразу после вечернего спектакля тусовщики мчались на Ленинградский вокзал и садились в «Красную стрелу». Спустя несколько часов они были уже в Питере. Там они гуляли по городу и его пригородам (Царскому Селу, например), затем заваливались в гости к Кириллу Ласкари, который теперь жил не один, а с актрисой Ниной Ургант и ее сыном от первого брака Андреем. Там тусовщики закатывали пир горой и, вволю повеселившись, «вечерней лошадью» (все той же «Стрелой») возвращались обратно в столицу.