Андрей Боголюбский

В событиях, происходивших вокруг Киева, князь Андрей Юрьевич предстаёт перед нами в новом, весьма непривычном ракурсе. Пожалуй, в первый раз в книге мы получаем возможность увидеть его по-настоящему в гневе, в состоянии жесточайшего раздражения, аффекта, причём увидеть не издали, а вблизи, услышать его голос. Несомненно, такое бывало и раньше, но летопись почти не фиксировала подобное его состояние, не заостряла на нём внимание. В последние же месяцы жизни его гнев, раздражительность проявлялись с особой отчётливостью и, наверное, чаще бросались в глаза. Известно: ближе к старости — а Андрей вплотную приблизился к этой, не самой радостной поре своей жизни — многие черты характера, до времени дремлющие в человеке, дают о себе знать сильнее; сдерживающие же механизмы, напротив, постепенно ослабевают — такое во всяком случае встречается у некоторых особо чувствительных натур. Время вообще беспощадно — и к вещам, и к людям, и к их чувствам и переживаниям. Нащупывая разные струны в характере человека, время, подобно искусному настройщику (а порой — и опытному палачу), выбирает одну из них, наиболее уязвимую, и принимается за неё всерьёз, расшатывая и выкручивая её… Для князя Андрея Юрьевича такой струной стало ощущение собственного превосходства над другими людьми, права по своему усмотрению распоряжаться их судьбами.

Конечно же нужно принять во внимание ещё и то обстоятельство, что, рассказывая о событиях последних лет и месяцев в жизни князя, мы, чуть ли не впервые в книге, вынуждены предоставить слово автору-современнику, резко отрицательно относящемуся к нему и не пытающемуся скрыть негативные черты его характера и своё к ним отношение. Это всё тот же киевский летописец, отразивший в своём повествовании фрагменты придворной летописи князей Ростиславичей. Но если прежде, вслед за своими князьями, он видел в суздальском князе главным образом их союзника и покровителя — со всеми вытекающими отсюда последствиями, то теперь, после ссоры между ними, смог дать волю иным чувствам. В его новом изложении князь Андрей Юрьевич не слишком похож на прежнего Андрея. Автор летописи и сам отдаёт себе в этом отчёт, пытаясь объяснить случившуюся метаморфозу. Впрочем, обо всём по порядку.

Уход Рюрика Ростиславича из Новгорода явно свидетельствовал о том, что во взаимоотношениях между князьями далеко не всё ладно[174]. Излишняя опека со стороны Андрея не могла не тяготить князей Ростиславичей, чувствовавших силу своего сплочённого семейства. Конфликт между ними вызревал постепенно, и касался он не столько Новгорода, сколько княжения на юге. Начался же этот конфликт с некоего недоразумения, скорее всего даже клеветы, которой Андрей, однако, поверил, о чём мы уже говорили выше. Речь идёт о слухах, возникших вокруг смерти его брата Глеба.

«Того же лета нача Андрей вины покладывати на Ростиславичи», — сообщает летописец в той же годовой статье, в которой говорилось о начале княжения Романа Ростиславича в Киеве (напомню: первые числа июля 1171 года)^{323}. В действительности же два эти известия разделены значительным временным промежутком, более года. (Так, в июле следующего, 1172 года князь Игорь Святославич совершил свой первый большой поход против половецких ханов Кобяка и Кончака, вторгшихся на Русь, о чём летописец сообщает как раз между двумя указанными известиями. В отличие от того всем известного похода, что описан в «Слове о полку Игореве», этот завершился победой князя: половцы бежали, а русские освободили захваченный ими полон; вечером 24 июля, в день памяти святых Бориса и Глеба, Игорь приехал в Киев и разделил «сайгат», то есть добычу, с князьями Ростиславичами — Романом Киевским, Мстиславом и Рюриком, который к тому времени, как видим, успел вернуться на юг из Новгорода[175].) Причиной размолвки и стали подозрения в насильственной смерти в предыдущем году Андреева брата Глеба. Андрей прислал к Ростиславичам своего посла, мечника Михну, с такой речью:

— Выдайте мне Григория Хотовича, и Степанца, и Олексу Святословца, яко те суть уморили брата моего Глеба. А то суть вороги всем нам!

Но Ростиславичи выдавать обвиняемых отказались: «сего же… не послушаша». Больше того, опасаясь, что Григорий может быть захвачен людьми Андрея, они «пустиша» его «от себе», то есть позволили ему покинуть Киев. Этого стерпеть Андрей не смог. Получив известие об ослушании братьев, он отправил к ним новую грамоту или, может быть, снова того же посла с грозным требованием покинуть не только Киев, но и ближайшие к Киеву княжеские столы — в том числе и те, которые были заняты Ростиславичами без всякого его участия, ещё до его вмешательства в ход событий. Летописец передаёт его требования дословно:

«И рече Андрей Романови: “Не ходиши в моей воли с братьею своею, а пойди с Киева, а Давыд — ис Вышегорода, а Мьстислав — из Белагорода. А то вы Смоленеск, а тем ся поделите!” (То есть: “Вот вам Смоленск, его между собой и делите”. — А. К.)».