Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Давно я здесь, в лесу – искатель счастья.
В душе моей столетние печали.
Я весь исполнен ужасом несчастья.
На холм взошел, чтоб лучше видеть дали.

Глядит с руин в пурпурном карлик вещий
С худым лицом, обросшим белым мохом.
Торчит изломом горб его зловещий.
Сложив уста, он[620] ветру вторит вздохом.

Так горестно, так жалобно взывает:
«Усни, мечтатель жалкий… Поздно, поздно»…
Вампир пищит, как ласточка, шныряет
Вокруг него безжизненно и грозно.

Ревут вершины в ликованьи бурном.
Погасли в тучах горние пожары.
Горбун торчит во мгле пятном пурпурным.
На горб к нему уселся филин старый.

2

Гигант прошел во мгле виденьем длинным.
Его одежд затрепетала лопасть.
Истыканная золотом старинным
Над головою разверзалась пропасть.

Я задрожал – раздался вопиющий,
Далекий окрик, за собой манящий.
«Седой горбун – вампир, тебя сосущий,
Всегда следит он за тобой из чащи».

Молился я… И сердце билось, билось.
С вампирным карлом бой казался труден.
Был час четвертый… Небо просветилось
И горизонт стал бледно-изумруден.

Стал заклинать – и верил и заклятью.
Молил Творца о счастии лазурном.
Увидел вдруг – к старинному распятью
Был пригвожден седой вампир в пурпурном.

Я возопил восторженно и страстно:
«Зоря, зоря… И ужас обессилен…»
И мне внимал распятый безучастно.
Вцепившись в крест, заплакал старый филин[621].

РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 13. Помета красным карандашом: «ХIII».

Ответ на п. 21, 24 и 26.

28. Белый – Метнеру

Между 9 и 12 апреля 1903 г. Москва

Москва. 1903, а вернее Мировое пространство в неизвестное время.

Дорогой Эмилий Карлович!

Это пишу Вам не я, канувший в лету, а то, оставшееся неизменным и не могущее меняться. Оно радуется своей свободе. Вот как все это произошло:

Сегодня я захлебнулся. Звенящее серебро – оно лизало мне лицо, как будто оно было озером, куда я погружался. Оно подступало к моим глазам, сверкая нестерпимо. Кто-то погладил меня и вздохнул. Струевые, влажные напевы хлынули в душу – струевые, струнные…

Очнувшись, я был там, но всё те же люди меня окружали. И они не увидели во мне перемен. Но я понял, что совершилось. Прежде я был здесь и заглядывал временами туда. Теперь я глядел оттуда. И они не увидели во мне перемен, хотя понял, что совершилось. Совершилось наводнение. Океан нежности недаром охватил меня своей прохладой. Волны Вечности выступили из берегов. Покатились вдоль суши. Мне угрожал потоп, но это был только потоп счастья.

Я опрокинулся. Бархатно-мягкая глубина глянула мне в сердце. И я канул в Вечность.

Я опрокинулся.

Произошло невозможное. Я вытеснил оттуда свое отражение. Оно всплыло на поверхность.

Тогда я взял «Заратустру» в русском переводе. И наткнулся на следующее: «Была ли это жизнь?» – хочу я сказать смерти. «Добро! Еще раз вновь. Друзья мои, как вам кажется? Не хотите ли вы также сказать смерти: Это ли была жизнь? Ради Заратустры, хорошо! Еще один раз. (Пьяная песнь)[622].

И я вновь живу, еще один раз.

Я живу, но не на земле, а в пространстве, где на каждом шагу вырыты колодцы. На дне их плещется струевое, влажное серебро – плещет струнные ласки – выплескивает. Плещет фонтанной лаской. Я умею кидаться в колодцы, чтобы вынырнуть в другой части пространства. Вот что мне захотелось вдруг сказать Вам, когда уж отправил письмо. Любящий Вас «Кто-то».

Мой товарищ перевел из Ницше: