Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Тем не менее чувство совершенно такое же, как давно отошедшее для меня в область преданий – чувство Шопенгауэровского пессимизма. Не его боюсь – боюсь тучи ужаса, предшествующей розовому, белому, голубому. Но буду верить, что это еще все только кажется. И повторений не будет. Как бы то ни было, я обратился на самого себя. Я нашел свое другое. Или, быть может, мое другое (воля мет<афизическая>) поглотило то, что когда-то было мной, но что должно было погибнуть после совершенного им пути (1–8). Как бы то ни было – тут узел неразрешенного Шопенгауэром, намеченного Ницше.

И вот пишу Вам после совершившегося со мной странного приключения ужасно смешного, но и – верьте – трагического.

И центр опять в Ницше. Кстати: я и один молодой человек (Л. Л. Кобылинский) собираемся учредить некоторое негласное общество (союз) во имя Ницше – союз «Аргонавтов»: цель экзотерическая – изучение литературы, посвящ<енной> Шопенгауэру и Ницше, а также и их самих; цель эзотерическая – путешествие сквозь Ницше в надежде отыскать золотое руно («счастье – темная, золотая капля счастья, золотое вино»[571]). Это мы намерены предпринять на будущий год. Вот кого недостает для этого – Вас, дорогой Эмилий Карлович? Верю – духовно Вы с нами. Интересно, что проф<ессор> Озеров[572], узнавши о нашем намерении, заявил, что, быть может, присоединится к нам и тоже будет… аргонавтом. Эмилий Карлович – чувствуете ли Вы, что звучит в этом сочетании слов, произнесенном в XX столетии русскими студентами, – аргонавты сквозь Ницше !!

Я знаю, это – смело. По отношению ко всему другому (к обществу, к родным, к самому себе) становишься в совершенно новое, удаленное положение – уплываешь… И летишь среди волн, утопая в лазури для всех. Пусть жалеют этот

…парус, в синих далях тающий,
Как «прости» всего, что рок унес,
Как привет, в последний раз блистающий,
Чтоб угаснуть там, вдали, без слез.

(К. Бальмонт)[573]

Дорогой Эмилий Карлович, для других это уплывание за черту горизонта, которое я хочу предпринять, будет казаться гибелью, но пусть знают и то, что в то время, когда парус утонет за горизонтом для взора береговых жителей, он все еще продолжает бороться с волнами, плывя… к неведомому Богу… Ведь казался же Ницше безумцем, между тем он был только уплывшим…

Я глубоко разочаровался (признаюсь – это между нами) и в Соловьеве, и в Мережковском, и во всех, кто на меня влиял. Со мной только Ницше, Серафим и Христос. Тяжесть ноши на моих плечах. Никто не разделит ее. Буду же и я нести ее молчаливо, без криков и взываний во имя чего бы то ни было. Чувствую – настала и для меня полоса молчаливого плавания, а порой и умолчания.

Сейчас иду на концерт Николая Карловича[574]. Ожидаю получить бездну наслаждения. К великому моему прискорбию, обе репетиции мне решительно нельзя было быть у Николая Карловича, не оскорбив лиц, которые предварительно заручились мной на эти вечера. Все же мне удалось прослушать сонату Шумана (она ужасна!) и Бетховена. Я вынес оглушающее впечатление. Как обидно, как жалко, что такая гениальная вещь, как 2-ая соната Н<иколая> К<арловича>, не будет исполняться![575] Признаюсь, – я даже сержусь на него за скромность, или… я не знаю, как это звать…

Буду отвечать на Ваше письмо[576], дорогой Эмилий Карлович, скоро. Это письмо – тоже не в счет, а просто так, невзначай писано…

Остаюсь любящий и уважающий Вас всей душою

Б. Бугаев.

P. S. Поклон мой и привет Анне Михайловне[577].

P. P. S. Посылаю свои стихотворения.

Гроза на закате

Вижу на западе волны я
Облачно-грозных твердынь.
Вижу – сапфирная молния
Блещет над далью пустынь.

Грохот небесного молота…
Что-то, крича, унеслось.
Море вечернего золота
В небе опять разлилось.

Плачу и жду несказанного.
Плачу в порывах безмирных.
Образ колосса туманного
Блещет в зарницах сапфирных.

Держит лампаду пурпурную.
Машет венцом он зубчатым.
Ветер одежду лазурную
Рвет очертаньем крылатым.

Молньи рубинно-сапфирные.
Грохот тяжелого молота.
Волны лазури эфирные.
Море вечернего золота.

1903. Март[578].

«Знание»