Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Но кто же имеет основание считать себя таковым? Во всяком случае никто из тех, у кого, по Вашему выражению, mens sana in corpore insano[902]. Необходимо держаться созерцательной позиции in rebus coelestibus[903] и не сходить с нее, пока не будешь выбит Высшею Силою; тогда, смотря по тому, какая это была Сила или гибель или «святость», но во всяком случае уже никто не осмелится предъявить иска покинувшему позицию, так как, выражаясь юридически, последует exceptio[904] с ссылкой на vis major[905].

Только таким образом, дорогой Борис Николаевич, я и понимаю и принимаю богоборство. Я готов вместе с Вами констатировать «перевал к религиозно-мистическим методам», готов видеть объективную реальность этого перевала в наблюденной Вами «отзывчивости идей», но я останавливаюсь в недоумении перед тезисом: теургия выродилась в художественность.

Признавая теургичность некоторых прежних творений человеческого духа; допуская законность, больше того, желательность усиления теургической тенденции впредь, я в интересах творчества и культуры и самой теургии стою за полную и, притом, не только внутреннюю, но и внешнюю автономию искусства, опасаясь, как бы в противном случае хорошая (хотя «пустая», но зато «утешительная») художественность не выродилась в теургию (во что бы то ни стало: хотя бы с истерикою!)…

«Теургия выродилась в художественность»[906]; другими словами: пророки стали поэтами.

Видимо томясь желанием обратного движения, Вы зорко следите и подмечаете признаки последнего. Размышляя о Ваших «чувствах, вымучившихся до формул и определений» (как непременно назвал бы Аполлон Григорьев положения о теургии)[907], я поставил себе раньше всего два вопроса: 1) верен ли указанный Вами генезис художественности; 2) необходим ли всеобщий обратный процесс.

Вы указываете на то, что погрузились в отчаяние многие лучшие умы[908]. Совершенно верно. «Чем выше человек», сказал 24 марта 1829 года Эккерману Гёте, «тем более находится он под влиянием демонов, и он должен только всегда быть настороже, чтобы его управляющая воля не попала на окольные пути»[909].

Наилучшие выдержали борьбу, нисколько не сводя всего творчества к теургии и всего делания к религиозному деланию.

Не надо углублять в себе опасного любопытства; не надо перепрыгивать. «Всякое забегание вперед как церковников (с их Антихристом) и теософов, так и теургов à la *** с их речами о соединяющем религиозном делании значительны только как попытки нового мышления, а не сами по себе»[910]. Так писали Вы мне в декабре 1902 года… Оказывается, что эти «попытки» настолько «значительны», что «заражают»… Повторяю, чтó принципиально сказал Вам в одном недавнем своем письме: человеку надоело быть человеком; от слишком-человеческого он ищет исцеления не в чисто-человеческом, а в сверх-человеческом. Как первые христиане со всей силой оттолкнулись от берега язычества и потому очутились не в фарватере, а только у другого берега, так и «новые» художники и мыслители, отталкиваясь от берега «сократизма», тоже не всегда соразмеряют свою силу. И чем у кого эта сила больше, тем более опасности для него впасть в юродство. Поэтому долой болезненную напряженность! Соблазн «объявиться»! Самочинное вмешательство в непреклонный ход мистических событий и прочие грехи суетливости, суеты, неритмичности! Раньше теургии необходима антропургия.

Чистота человечности – несовместима с одержимостью как в жизни и в деятельности, так и в творчестве.

Впечатление от художника-демониста всегда заключает в себе какую-то примесь, ничего общего с его искусством не имеющую; то же следует сказать и о речи пророка.

Возьму резкий пример. Паганини был несомненно демоничен; независимо от дошедших до нас характеристик его (например, Гейне)[911], это заключение можно сделать на основании разбора его композиций: чисто музыкальная ценность их, очевидно, далеко ниже того впечатления, которое они производили на всех в исполнении их автора.

Итак, мое первое возражение сводится к принципу независимости и самостоятельности искусства и вообще творчества от теургии. Мое второе возражение касается Вашего чрезмерного возвеличения музыки надо всеми другими искусствами. Все искусства поглощаются у Вас музыкой так же, как все виды и направления творчества тонут в теургии. Вы знаете, что я люблю музыку больше других искусств, но мне отнюдь не «хочется» (как Вам) «думать, что музыкальные идеи суть родовые относительно идей поэтических», что «музыка – вершина искусств», что «музыка – это действительная стихийная магия»[912].