Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

Я пустынею робко бреду
И несу ей свечу восковую.
Ничего от пустыни не жду,
Ни на что не ропщу, не тоскую…

Жадно тени столпились кругом.
Их пустыня мне шлет роковая.
Неповинен пред ней я ни в чем,
Как невинна свеча восковая.

Кем, зачем мне она вручена?
Я пред тайной теряюсь, робею,
Но не мною свеча зажжена,
И свечу загасить я не смею…[757]

Вот он несет свою свечу, безвинно окруженный пустынными тенями! И уже в золотом пламени ницшеанского дионисианства можно угадать то пламя, которое зажжет великим пожаром восковую свечу безвинно-декадентского народа. И сквозь вечное убожество (юродство) русских «выродков» вечно слышалась и пушкинская египетски-ницшеанская цыганственность, зароненная навсегда искони. Сколько дионисианской радости в словах:

И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть
И равнодушная природа
Красою вечною сиять…[758]

Здесь восковая свеча, растопленная и золотисто-янтарная, начинает сверкать ослепительно ницшевской винностью среди униженных равнин сквозь пронзительный визг метели[759]. И обратно: здесь мечты о человекобожестве преображаются светом немеркнущим, здесь сверхчеловек Ницше зажигается пред Господом, как «свеча восковая» – великая свеча…[760]

Мой тезис: от Гёте к Ницше (показавшем на себе, чем тайно болел гётизм) и от Ницше к Тому Неизвестному, который дальше Достоевского, всегда живущего скрыто в русском народе. Или: Германия, классическая страна гениев, продолжится в декадентской России – грядущей стране пророков. Нечто, соединяющее Германию с Россией, есть в изумительной сонате Ник<олая> Карловича (ведь есть же в ней много чисто русско-мистического наряду с германским точно так же, как и в Альбоме[761]). Вот куда я невольно перепрыгнул от Шопенгауэра и Канта.

Дальнейшие наши разногласия (5, 6, и 7) вытекают из вышеизложенного. Я бы мог продолжать, но ведь надо же наконец и прикончить это безмерно затянувшееся письмо.

Переписываю Вам одно из моих стихотворений под названием «Вечный Зов», состоящее из трех отрывков.

Вечный Зов

1

Пронизала вершины дерев
Желтобархатным светом зоря.
И звучит этот вечный напев:
«Объявись – зацелую тебя».

Старина в пламенеющий час,
Обуявшая нас мировым, –
Старина, окружившая нас,
Водопадом летит голубым.
И веков струевой водопад,
Вечно грустной спадая волной,
Не замоет к былому возврат,
Навсегда засквозив стариной.

Песнь все ту же поет старина.
Душит тем же восторгом нас мир.
Точно выплеснут кубок вина,
Напоившего вечным эфир.

Обращенный лицом к старине,
Я склонился с мольбою за всех.
Страстно тянутся ветви ко мне
Золотых, лучезарных дерев.

И сквозь вихрь непрерывных веков
Что-то снова коснулось меня…
Тот же грустно задумчивый зов:
«Объявись – зацелую тебя»…

2

Проповедуя скорый конец,
Я предстал, словно новый Христос,
Возложивши терновый венец,
Разукрашенный пламенем роз.

В небе гас бархатистый пожар.
Я смеялся фонарным огням.
Запрудив вкруг меня тротуар,
Удивленно внимали речам.

Хохотали они надо мной,
Над безумно смешным лжехристом.
Капля крови огнистой слезой
Застывала, дрожа над челом.

Гром пролеток и крики и стон.
Ход бесшумный резиновых шин…
Липкой грязью окаченный вдруг
Побледневший утих арлекин.
Яркогазовым залит лучом,
Я поник, зарыдав, как дитя.
Потащили в смирительный дом,
Погоняя пинками меня.

3